Аксель Сандемусе - Оборотень

Ящик для вопросов и ответов, каким был в то время «Журнал по сексуальному просвещению», вел свои спасательные работы в сексуальных трущобах — это была целая Армия Спасения, состоящая из молодых учителей, пылавших праведным гневом.

Оппозиция подобным мероприятиям пользовалась испытанным аргументом, который неизменно убивал всех наповал. Суть его заключалась в том, что люди неплохо справлялись с идеей размножения начиная с древнейших времен, и потому никакое просвещение в этом вопросе им не требуется. Подобные банальности действовали безотказно. Оппозиция пренебрегала тем фактом, что просветительская деятельность отчасти была направлена как раз против бездумного размножения, к тому же не учитывала того, что нынешние условия несколько отличались от тех, в которых люди жили на заре времен.

Теперь-то Эрлинг уже познакомился с новыми теориями, решавшими вопрос, когда и как на земле появились люди. Должно быть, это произошло гораздо раньше, чем он предполагал. Ведь времени не существует, думал он, это нечто, сконструированное нами из паутины наших мыслей, некое вспомогательное понятие, каких у нас много, но оно блекнет перед такой простой мыслью, что вот опять прошло лето и уже никогда к нам не вернется. Во всяком случае, в так называемое время, которое ушло или исчезло, испарилось, с тех пор, как на свете появились люди (можно не сомневаться, что это было очень давно), они преспокойно размножались без всяких учебников, они могли бы так же размножаться и впредь, но вдруг спохватились и решили регулировать судьбу человечества, хотя время для этого было уже упущено.

Когда Эрлинг должен был читать свою лекцию — теперь ему представлялось, что это было именно на заре времен, — в традиционных представлениях кое-что здравое еще сохранялось. Потому он и согласился прочитать эту лекцию, которая оказалась роковой для Фелисии. Эрлинг ушел в работу с головой, он исписал двадцать страниц, плавая по мертвому морю литературы, чтобы выплеснуть всю эту премудрость на голову публике, считавшей, что она нуждается в просвещении, пусть это и было ее заблуждением. Лекция получилась скучной. Эрлинг сам зевал, пока писал ее, теперь он плохо помнил, о чем в ней шла речь, что-то о сексуальной распущенности, тема, которая сама по себе зевоты не вызывает. Он помнил, что в ней содержались призывы одуматься — поразительное, но едва ли осознанное им в то время признание. Лекция пестрила иностранными словами, всеми, какие ему удалось вспомнить, для посвященных это выглядело этаким масонским языком, тогда как непосвященные раскрывали от удивления рты. Кроме чести, которой Эрлинг в то время придавал большое значение, эта лекция должна была принести ему сто пятьдесят крон. Он же в благодарность оскорбил свою публику.

Его встретили с непременной почтительностью и усадили на стул, пока председательствующий стоя рассказывал о том, какой он выдающийся писатель. Наконец Эрлинг поднялся на кафедру, и раздались слабые, редкие аплодисменты. Путь на кафедру оказался роковым. За эти несколько шагов ему в голову пришли новые мысли о сексуальной распущенности. Он вдруг увидел ее с новой стороны, а вернее, ему вдруг стало ясно, что сексуальной распущенности вообще не существует.

Это было как откровение. Эрлинг с отрочества много слышал о сексуальной распущенности и даже сам принимал участие в этих разговорах, словно понимал, что это такое. Так что же это на самом деле? Ни разу в жизни он с нею не сталкивался. Эрлинг не смел поднять глаза. Ни разу в жизни он не сталкивался с тем, что можно было бы назвать сексуальной распущенностью. Ни разу, он только болтал о ней и писал на эту тему всевозможные глупости, и вот настал час расплаты.

Секс, который он знал, имел отношение к оплодотворению, но при чем здесь сексуальная распущенность? Мало ли что можно назвать распущенностью, думал Эрлинг, взять хотя бы водку — напиться до беспамятства и попасть в полицию. Пьянство или беспробудное пьянство попадают под понятие распущенность, но сексуальные отношения доставляют человеку радость, он не пьянеет от них, и у него не возникает желания перейти определенные границы, даже если он и мог бы это сделать.

Последнее открытие Эрлинг сделал, уже когда стоял на кафедре. Вместо того чтобы говорить о сексуальной распущенности, как того требовала тема лекции, он начал вспоминать разные случаи, которые никак не попадали под это определение. Он говорил о пшеничном поле и благоухающей Елене, о других местах и других девушках, которых звали не Еленами, о меблированных комнатах, где за закрытыми дверями иногда тоже происходило кое-что интересное. Только одна-единственная из всех девушек оказалась девственницей, рассеянно подумал он, но как же долго он не мог найти ее! Были у него и весьма неприятные встречи, но к сексуальной распущенности они имели еще меньше отношения, чем другие, если только можно говорить больше или меньше о том, чего вообще не существует. Взять хотя бы Ольгу, которая упала в котел для кипячения белья, когда часовщик Хермансен со странной резиновой ногой тихонько повесился за дверью на железном крюке. Вспомнив о том, как страшно кричала Ольга, Эрлинг сбился и чуть не начал ковырять в носу, что делал частенько, когда оставался один, особенно если его занимала какая-нибудь мысль. Вовремя спохватившись, он почесал в затылке. Нельзя же считать сексуальной распущенностью саму встречу с девушкой? Его мысль заработала снова: если человек получает радость, какая же это распущенность?