Аксель Сандемусе - Оборотень

Норвегия должна научиться принимать свою историю, не фальсифицировать ее, не переписывать, а спокойно вернуться в свое прошлое, извлечь оттуда все мнимые поражения и еще раз внимательно изучить их.

Видкун Квислинг с его хирдом [16] Хирд — идеологическое ядро партии Квислинга. , обращениями к покойному конунгу Харальду Суровому, подменышами троллей, рожденными завистью норвежцев к другим нациям, побывавшим или находящимся под ярмом, являл собой болезненный комплекс неполноценности, характерный для многих норвежцев. Квислинг был выразителем мечты, что и норвежцам должно быть дозволено нести свои цепи, как и всем остальным. Ибо его мечта — это мечта раба, стремящегося отличиться и заслужить похвалу хозяина. Он лелеял желание выступить перед своим Великим Моголом в золотом шлеме, в сверкающих доспехах и громовым голосом на древненорвежском языке присягнуть ему на верность. В душе он был тайный поклонник поражения, а внешне — теленок, который, задрав хвост, несется в горящий хлев. Всегда повторяется одно и то же: человеческая слепота не позволяет увидеть, что поражение — это дар и в то же время пробный камень, что место поражения в нашей жизни — это поворотный пункт, где мы останавливаемся и выбираем дальнейший путь. Поражение нужно освещать лучами прожекторов, его нельзя прятать, ибо только благодаря поражениям мы становимся людьми. Тот, кто не признает своих поражений, останется шутом, ему нечего будет взять с собой в будущее, он подобен женщине, которая полагала, что будет красива всю жизнь, и вдруг в старости обнаружила свою ошибку, услыхав, как на улице смеются ей вслед».

Эрлинг увидел свое имя и стал читать:

«Все обошлось благополучно, но все-таки Эйвинду Брекке не следовало назначать Эрлинга связным. Тогда, в начале 1941 года, Эрлинг был на грани алкоголизма, и несколько раз мне казалось, что у него началась белая горячка. К тому же он делал тогда судорожные усилия, чтобы освободиться от Эллен, еще не понимая, следует ли ему от нее освобождаться. Они были словно сиамские близнецы, охваченные ненавистью друг к другу, но не нашедшие никого, кто бы взмахнул топором. Когда в Швеции они наконец разошлись, каждый оказался в луже крови, где его кровь была смешана с кровью другого. Этим мы занимались в Стокгольме. По приезде в Лондон мне хватило одних суток, чтобы понять, что и там занимались тем же самым. Эрлинг как-то сказал мне, что задумал написать три романа об одних и тех же героях: первый — о том, как герои жили спустя двенадцать лет после войны, второй — о норвежских беженцах в Стокгольме и третий — о любви, политике и водке в Осло до того, как туда пришли немцы и наложили свою лапу, по крайней мере, на политику и водку. Я сказал Эрлингу, что, если эти книги будут написаны, я их читать не стану, потому что никто не сможет написать об этом, не разоблачив одновременно самого себя, а у писателей это не принято. Если попросить двенадцать разных писателей всесторонне осветить эту тему при условии, что писать свои произведения они будут независимо друг от друга, то, во-первых, у каждого часть действия будет происходить в Стокгольме, но все эти двенадцать Стокгольмов будут совершенно не похожи друг на друга, и во-вторых, окажется, что каждый из этих двенадцати писателей лично и в одиночку выиграл эту войну.

Я сказал Эйвинду Брекке, что не одобряю его выбора и что добром это не кончится. Художник с таким мощным художественным темпераментом, к тому же ведущий свою личную войну и ненавидящий немцев сильнее, чем кто бы то ни было, — такого человека я бы последним предложил на эту роль. Он мой друг, сказал я, но это ничего не меняет, я знаю, что на алкоголиков нельзя полагаться, а Эрлинг Вик, по крайней мере в настоящее время, алкоголик, и неизвестно, избавится ли он когда-нибудь от этой зависимости.

Эйвинд Брекке сказал, что никогда не видел Эрлинга пьяным, в чем, с моей точки зрения, не было ничего странного, потому что Эйвинд Брекке славился тем, что ложился спать в девять вечера.

— Не имеет значения, когда я ложусь спать, — заметил Эйвинд. — В шесть вечера алкоголики тоже не бывают трезвыми.

Я напомнил ему, что у Эрлинга есть жена. Она любит привлекать к себе внимание, есть у нее такой грех. Все, что ей станет известно, она по секрету передаст дальше.

— Это так, Хаген, — сказал Брекке, — но Эрлингу это известно лучше, чем нам с вами.

Я еще раз напомнил ему о ненависти Эрлинга к немцам, которую он не скрывал еще до того, как Гитлер пришел к власти. Вот увидите, Гитлер придет к власти, говорил Эрлинг, иначе немцы перестанут быть немцами.