Александр Чехов - Тайны живописи

Она смотрела на него пристально, внимательно, не мигая, словно гипнотизируя и заглядывая таким образом в самые глубины его души.

— Ты меня боишься?

— Нет, что ты! — отступал Миша, — Дело не в этом. Может быть, я себя боюсь.

— Если ты не доверяешь даже себе, как ты можешь любить кого-то другого?

— Я люблю тебя! Ты мне веришь? Но это выше меня. Я еще не совсем в этом разобрался. Иногда я просто перестаю что бы то ни было понимать. Может быть, я его никогда не закончу.

— Зачем же ты его пишешь? — искренне удивилась она.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Чтобы разобраться.

— В себе?

— Да.

— Ты — странный тип! — Лена покачала головой, задумалась и добавила, глядя уже куда-то в сторону: «Очень странный!» Она перебралась в кресло, устроилась, поджав под себя ноги, и включила телевизор — сосредоточенная, внимательная, отстраненная.

Гримерная. Неяркий свет. Входит Вадим в белом балахоне, на лице — белый грим Пьеро. Он садится перед зеркалом и начинает медленно, очень медленно снимать его салфеткой.

Вадим . С какой старательностью мы изображаем страсти на сцене! Мы играем в любовь, мы выдавливаем слезы или разыгрываем радость. Мы лицедействуем. Мы копируем окружающую нас реальность и создаем реальность новую, гиперреальность на грани фарса и трагедии, реальность, которая шокирует, удивляет, учит и выворачивает наизнанку. Мы строим гримасы, мы танцуем на фразах, мы складываем стихотворные строки в карточные домики, только достаточно ли мы мудры для этого? Знаем ли мы о жизни больше, чем другие люди, чтобы смешить других и смеяться самим? Достаточно ли мы ответственны для того, чтобы говорить, чтобы создавать образы, чтобы учить?

Сергей (из темноты). Хороший монолог. Сам придумал?

Вадим (немного опешив, но быстро придя в себя). А какая разница?

Сергей . Ноль или единица?

Вадим . Одна вторая. А в сущности, это одно и тоже. Или я не прав, Гамлет?

Сергей . Ты прав, Ромео, ты как всегда прав. Только…

Вадим подходит к Сергею и хватает его правой рукой за шею.

Вадим . Тебя что-то беспокоит?

Сергей . Ты меня беспокоишь.

Вадим . В чем же?

Сергей . Как далеко ты способен зайти?

Вадим . В чем?

Сергей . В игре или в жизни, какая разница?

Вадим . Разницы никакой. Ты знаешь.

Сергей . Знаю. Но мне кажется, ты слишком близко к сердцу принимаешь некоторые вещи.

Вадим . Но я же Ромео…

Сергей . Который так и не покончил с собой. Он вырос, постарел, растолстел и женился на какой-нибудь знатной веронке.

Вадим . Верно. Но он все равно остался Ромео. Может быть немного изменившимся, но…

Сергей . Суть игры…

Вадим . В чем суть игры?

Сергей . В том, чтобы пройти ее до конца. Или я не прав?

Вадим . Прав. Но конец игры каждый определяет сам.

Сергей . И какой конец нужен тебе?

Вадим (улыбаясь). Я же говорил. У этой пьесы нет финала. Финал — это отсутствие.

Сергей . Отсутствие чего?

Вадим . Идей, образов, концепций, чего-нибудь. Просто отсутствие. Тебе нравится такой конец игры?

Сергей . Это… игра?

Вадим . Какая разница?

Сергей . А ты упрям. Ладно, посмотрим, там будет видно.

Сергей выходит. Вадим закрывает за ним дверь, задумчиво прохаживается вдоль гримерной от стены до стены несколько раз.

Она исчезла. Она не пришла в пятницу и в субботу не пришла, и в воскресенье. Любовь Валерьевна по телефону сказала, помявшись пару секунд, что Леночка уехала домой, к родителям, и будет через неделю-другую, и он почему-то не очень этому поверил, хотя объяснение выглядело вполне правдоподобно — что-то было не так, где-то была ложь, что-то наверняка произошло, он это чувствовал, быть может потому, что также чувствовал ранее, что что-то должно было произойти, и сейчас вот, словно следуя планам актеров — началось.

Квартира без нее производила впечатление пустой — он сам не успел заметить, как привык к постоянному присутствию этой молодой женщины — теперь все было как-то не так, одиноко, брошено, безлюдно, по осеннему, хотя до осени было еще далеко — тот же диван, где они проводили ночи, тот же стол с печатной машинкой, она иногда печатала на ней всякую дребедень, то же кресло с высокой спинкой, те же книжные полки, которые он безнадежно забросил за последний месяц, даже пыль не протирал — все было тем же, стояло на своих местах, но сурово молчало и выглядело теперь, без нее, совершенно не жилым, как будто это была не квартира, а комната в музее — типичный быт рядового клерка в провинциальной России конца 20-го века. Он присел на корточки перед шкафом, засунул руку глубоко-глубоко в его чрево и выудил из груды одежды красную картонную папку. Сценарий. Тесемка завязана слишком туго, бантиком — он никогда так не делал, просто перехлестывал несколько раз. Подозрения оправдывались. Миша расшнуровал папку, вынул кипу отпечатанных листов, просмотрел их быстро, затем по одному разложил на полу перед собой, словно карточный пасьянс. Листов оказалось ровно тридцать, хотя теперь это, наверное, уже не имело значения.