Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар

А потом одного за другим он заживо варил их в котле…

— А потом? — перебивает Би.

— Ну а потом злому колдуну господину Поппелю оставалось только вырезать детское сердце, которое теперь билось не сильно и не слабо, а как раз так, как надо, и подать его чудовищу, — отвечает Мартин. — И крибле-крабле-бумс…

Аманда смотрит на Мартина. Взгляд у нее недобрый.

— Детей же заживо сварили, значит, сердца у них вообще не бились?

— И правда, — шепчет Би и забирается к Аманде на колени.

— Поппель — волшебник, — не соглашается Мартин. — Волшебники делают все, что захотят.

На следующий день — я как раз об этом собиралась рассказать — Мартин повел Би в лес. Сказка напугала ее, и я сказала ему:

— Своди ее в лес и покажи, что никакого колдуна и чудовища там нет.

Я стою у окна и смотрю, как они идут по тропинке. Худенькая Би с длинными темными волосами и большой Мартин. Они идут рядом. «Ты что, не можешь взять ее за руку? Возьми ее за руку, Мартин! Хотя бы возьми ее за руку!» — думаю я.

Я молчу.

Рядом со мной стоит Аманда. Она смотрит в окно:

— Он ведь бросит ее там, да?

— Нет, Аманда, — говорю я. — Он ее не бросит.

Мы все еще стоим у окна.

— Посмотри, — говорю я радостно и одновременно нетерпеливо, — он берет ее за руку! Аманда, он берет ее за руку.

Мартин взял ее за руку, и они скрылись за деревьями.

Моя Аманда. Иногда я ее так называю. Настоящего отца у нее нет. Я знаю, вы часто встречаетесь. В этом нет ничего плохого, хотя мне и хотелось бы, чтобы она больше общалась с ровесниками. Старик — так она тебя называет. Ее лучшая подруга Марианне теперь редко звонит, и, насколько я знаю, других друзей ее возраста у Аманды нет. Дома она лежит перед телевизором и играет в «Нинтендо». Это игра в принцессу, которая должна пройти один уровень за другим, она падает с одного уровня на другой и дерется в самых ужасных битвах, чтобы в конце концов найти ключ от замка, где живет король.

Я могу всю ночь просидеть на ее кровати. Она спит на животе, как в детстве. Сейчас Аманда выросла и повзрослела. Ее можно назвать красивой, но это неправильное слово, хотя мужчины на улице и оглядываются ей вслед. У нее округлые формы, у меня таких никогда не было. Я знаю, что ей снятся ужасные сны, хотя по ней не скажешь, не скажешь по ее лицу — она спит так крепко и с виду спокойно. Ей снятся призраки, калеки и умирающие. Мне хотелось бы обнять ее, прижать к себе и прогнать ночные кошмары.

Ты слышишь, Аманда? Когда тебе так плохо, я хотела бы оказаться рядом.

Когда Би была младше, она сосала соску. Она так цеплялась за эту соску, словно та была ее единственной связью с миром, и если не будет соски, то исчезнет ночь, день, мать, отец и даже сама Би. Аманда никогда не сосала соску, никогда не сосала большой палец, у нее не было плюшевых мишек, кукол или других игрушек. Но с самого раннего детства у нее появилась привычка осторожно поглаживать переносицу правым указательным пальцем. Она будто записывала ночные кошмары на собственном лице.

За завтраком она рассказывает свои сны, и тогда самые страшные кошмары становятся чуть забавными, а Би думает, что Аманда рассказывает сказки, и требует продолжения.

У Аманды есть отец. Я даже не уверена, жив ли он. То есть он, конечно, жив и здоров, но с тех пор, как он уехал в Австралию, от него нет никакого проку. Однажды он прислал нам открытку: «Дорогая Стелла. Дорогая Аманда. У меня все хорошо. Скучаю. Стелла, скажи Аманде, что я ее люблю! Целую, обнимаю и тому подобное».

Мы теперь редко занимаемся любовью. Мы больше не спим. После рождения Би мы лежим ночами на мокрой от пота простыне и прислушиваемся к дыханию Би в колыбельке. Она никогда не плакала, но все равно не давала нам спать.

Иногда, если мы не смотрим на темную шаль на окне, я тянусь к руке Мартина и сжимаю ее. Это наш условный сигнал. Мартин понимает, что он значит. В тот раз, когда он лег сверху и вошел в меня, я была еще не очень влажной. Он кончил молча и неожиданно. Потом он спустился на кухню, налил себе кофе, сел на диван и стал смотреть в темноту, пытаясь расслабиться. Во мне его семя. Из меня течет. В комнате очень тихо — слышно только дыхание Би в колыбельке. Я глажу свою грудь, вспоминая, как желание делало меня влажной, трогаю руками его сперму, сую пальцы внутрь — медленно, туда и обратно, представляю, что Мартин сейчас не внизу, в гостиной, а здесь, рядом со мной.

Здесь, со мной, и я больше не могу сдерживать слезы.

Когда Би исполняется пять лет, она начинает ходить в детский сад. Она мало говорит и пристально смотрит на всех нас: на работников детского сада, на детей, на Мартина и на меня. Взгляд ее мне непонятен. У нее большие глаза, и в них таится множество жалоб.