Даниэль Глаттауэр: Навеки твой

Вечером после ухода гостей, о которых напоминали лишь витавшие в воздухе облака дыма, Юдит в окружении гор немытой посуды занялась самокопанием, настойчиво пытаясь разобраться в своих чувствах. Проведя в кухне битый час, хорошо проветрив комнату и проглотив на всякий случай таблетку от головной боли, она, наконец, смогла глубоко вдохнуть и ощутить радость от несомненно изменившегося в лучшую сторону качества жизни. Вскоре обняла покрепче свой любимый мягкий диван, чтобы уже не выпускать его до восьми утра. Это лучше, чем вникать в то, что творится в голове подвыпившего хронического молчуна, не созданного для интимных уединений, решительно не желающего делать в доме уборку «партнера», чтобы разобраться, на что он рассчитывает или чего боится и можно ли надеяться, что они предадутся сексуальным удовольствиям. Нет уж, Юдит этот стресс ни к чему. Лишь по утрам, и то иногда, ей не хватало рядом под одеялом мужчины. И то не какого-то там, а вполне определенного. По этой причине им не мог стать ни один из ее знакомых.

Юдит ходила на работу с радостью. После праздников, конечно, не с энтузиазмом, но умела использовать все аргументы, чтобы внушить себе положительное отношение к труду. Как-никак, сама себе начальница. Хотя, если честно, она часто подумывала, не найти ли ей другую работу для безалаберной жизни, как, к примеру, у ее ученицы Бьянки, которой всего-то нужно зеркало, чтобы занять себя на весь рабочий день. У Юдит был свой небольшой бизнес на улице Гольдшлагштрассе в Пятнадцатом районе. Возможно, слово бизнес в данном случае и звучало слишком громко, однако она любила свою торговлю лампами и ни за что на свете не променяла бы ни на какое другое заведение. С детства Юдит считала, что помещения, в которых располагалась фирма, были самыми прекрасными на свете. Весь потолок был словно в блестящих, сверкающих звездочках оттого, что лампы всегда горели, создавая ощущение постоянного праздника. В дедушкином сияющем музее на открытом воздухе можно было хоть каждый день праздновать Рождество.

В пятнадцать лет Юдит чувствовала себя будто в светящейся изнутри золотой клетке. Делала она что-либо по дому, — за ней непрерывно присматривали торшеры. Даже в самых интимных снах наяву ей было не укрыться от навязчивого света настенных светильников и люстр. Ее брат Али не выносил столько света и прятался от него в темных помещениях. Мама ожесточенно сопротивлялась банкротству, одновременно силясь победить в себе отвращение к занятию предпринимательством. К этому времени папа уже и сам предпочитал затемненные кафе и пивные. В итоге они разошлись по обоюдному согласию. С тех пор выражение «по доброму согласию» запомнилось Юдит как самое бесчеловечное. За ним были слезы, вытираемые с губ, неуклюже изображавших улыбку, и сжавшееся в комок окаменевшее сердце. Рано или поздно уголки рта опустятся и уже никогда больше не расправятся, как у мамы.

В тридцать три года Юдит взяла на себя почти убыточную торговлю светильниками. В последние три года в магазине снова засверкали лампочки, не так торжественно-переливчато, как в лучшие времена при жизни дедушки, но все-таки торговля и ремонтное обслуживание приносили более-менее хороший доход, достаточный, чтобы вознаградить маму за то, что она не бросила наследственный дом. Несомненно, семейное дело явилось для Юдит самой удобной отговоркой, когда приходилось оправдываться, почему она до сих пор не нашла себе спутника жизни.

Вторник после Пасхи на работе прошел на удивление спокойно. Почти весь день она просидела под приглушенным светом от настольной лампы, решая бухгалтерские задачки. С восьми до шестнадцати часов о Бьянке ни слуху ни духу. Скорее всего, она где-то гримировалась. В доказательство того, что она, по меньшей мере, не прогуляла рабочий день, перед самым закрытием конторы Бьянка внезапно вскрикнула: госпожа начальница! Юдит: ради бога, не так громко! Подойдите сюда, если хотите мне что-то сказать. Подошедшая Бьянка: к вам какой-то мужчина. Юдит: ко мне? Что ему нужно? Бьянка: пожелать доброго дня. Юдит: А!..

Это был мужчина с бананами. Юдит узнала его с первых же слов. Он: я хотел только пожелать вам доброго дня. Я — тот, кто отдавил вам пятку накануне Пасхи в «Меркурии». А утром видел, как вы зашли в это здание. Юдит: и теперь вы дожидаетесь, когда я из него выйду? У нее вырвался смешок. Ей показалось, что прозвучало остроумно. Банановому мужчине тоже стало смешно. Как красиво он улыбается, отметила она: два искрящихся смехом глаза, обрамленных сотней крохотных морщинок и примерно шестьдесят ослепительно белых зубов. Он: у меня тут офис неподалеку. И я подумал… Она: вы зашли, чтобы пожелать доброго дня? Мило. Удивительно, как вы меня узнали. Сказано было без капли кокетства. Он: вас это не должно удивлять. Теперь он показался ей странным для отца семейства, покупающего по восемь бананов. В такие моменты Юдит совершенно терялась. Ее щеки зарделись. Взглянув на часы, она вспомнила, что должна срочно сделать звонок. Он: ну, пока… Она: да. Он: может, еще встретимся. Она: разве что вам понадобится лампа. Юдит рассмеялась, чтобы загладить трагическую иронию, заключавшуюся в ее реплике. В этот момент совершенно некстати вмешалась Бьянка. Госпожа начальница, можно мне… — Она намекала, что рабочий день закончился и пора домой. Банановый мужчина также воспринял вмешательство девушки как сигнал, что пора отправляться по своим делам. У самой двери он еще раз обернулся и помахал рукой, как делают на вокзале, но не те, кто прощаются, а те, кто кого-то встречают.