Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

Когда солнце скрылось за крутыми, обрывистыми берегами, обрамляющими Марина-Гранде, зажглись лампочки картонных и бумажных фонариков. Электрический свет, горящий в траттории Стефано, не так ярок и резок, как тот, что минуту назад истаял окончательно, скользнув последним лиловым отблеском по краю неба, по кромке воды. Он мягко растушевывает черты женщины, сидящей перед Максом, стирает следы протекших лет с ее лица, отчего на нем проступает прежний, безупречно вычерченный абрис, возвращая Мече былую редкостную красоту.

— Вот уж не думала, что шахматы смогут так перевернуть мою жизнь… — говорит она. — Впрочем, перевернул ее мой сын… А шахматы — это так… не более чем привходящие обстоятельства. Был бы он, к примеру, музыкантом или математиком, произошло бы то же самое.

Сегодня еще тепло. Легкий кремовый жакет висит на спинке стула; широкое платье лилового полотна, простое и изящное, оставляет на виду руки и подчеркивает все еще стройную фигуру Мечи, а она, похоже, сознательно пренебрегает модой на яркие цвета и короткие юбки, которой волей-неволей следуют даже дамы не первой молодости. На шее поблескивают три витка жемчужного колье. Макс неподвижно сидит напротив; проявляемый им интерес кажется лишь данью обычной вежливости. Нужно сильно постараться, чтобы узнать в этом седом джентльмене шофера доктора Хугентоблера: слегка подавшись вперед, он слушает собеседницу, а на столике перед ним стоит стакан, который он едва пригубил, верный нерушимому правилу: когда затеваешь большую игру — обходись без спиртного. Джентльмен безупречно держится и прекрасно одет — темно-синий приталенный блейзер, серые фланелевые брюки, голубая рубашка «оксфорд», коричневый галстук в точку.

— А может быть, и не то же самое, — продолжает Меча Инсунса. — Мир профессиональных шахмат — сложный мир. Предъявляет свои требования. Навязывает особый стиль жизни. Накладывает особый отпечаток на тех, кто обитает в нем.

Она замолкает, задумавшись, опускает голову, меж тем как закругленный холеный ноготь, не покрытый лаком, скользит по ободку пустой кофейной чашки.

— В моей жизни, — произносит она спустя несколько секунд, — возникали крутые повороты, определявшие все дальнейшее… Вот, например, смерть Армандо во время гражданской войны… Я обрела свободу, которой, может быть, и не хотела, в которой не нуждалась… — Осекшись, она вскидывает глаза на Макса и добавляет, как бы примиряясь с неизбежным: — А в другой раз — когда обнаружилось, что мой сын с самого детства одарен необыкновенными способностями к шахматам…

— И ты посвятила ему жизнь. Понимаю.

Отставив чашку, она откидывается на спинку стула.

— Пожалуй, это было бы преувеличением… Трудно объяснить, что такое сын. У тебя нет детей?

Макс улыбается. Он отчетливо помнит, как тридцать лет тому назад в Ницце она задала ему тот же вопрос.

— Нет, насколько я знаю. Но почему шахматы?

— Потому что Хорхе был ими одержим. Это его страсть. Наслаждение и мука. Представь, каково это: видеть, как человек, которого ты любишь всем своим существом, бьется над решением некой проблемы — сложной и в то же время очень неконкретной. Ты хочешь помочь ему, но не знаешь как. И тогда ищешь тех, кто может то, чего не можешь ты. Так появляются учителя и тренеры…

Она все с той же задумчивой улыбкой оглядывается вокруг, а Макс внимательно следит за каждым ее жестом и движением. Невдалеке стоят столики соседнего ресторанчика — траттории «Эмилия», — и скучающий официант болтает в дверях с поварихой. С террасы другого заведения, расположенного на дальнем конце пляжа, доносятся громкий говор и смех американцев, и фоном звучит из музыкального автомата или проигрывателя голос Эдоардо Вианелло. [28] Популярный в 1960-е гг. эстрадный исполнитель.

— Ведь схожие чувства испытывает мать, когда сын пристрастится к наркотикам… Не в силах вытащить его из этой пучины, она решает сама броситься в нее.

Она глядит поверх головы Макса и вытащенных на песок рыбачьих лодок куда-то вдаль, где помаргивают вокруг залива и взбираются по черному склону Везувия огни.

— Невыносимо было видеть, как он мучился, сидя перед шахматной доской. Но поначалу я хотела избежать этого… Я ведь не из тех матерей, которые толкают своих детей вперед и вверх, удовлетворяя собственные амбиции. Напротив. Я пыталась отвлечь его, отдалить от шахмат… Но когда поняла, что это невозможно, что он продолжает играть тайком и что это может грозить нам отчуждением, уже перестала колебаться.