Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Как я мог забыть? — Старый жиголо делает подобающую случаю меланхолическую паузу. — По-прежнему великолепно.

Но погруженная в свои мысли женщина не обращает внимания на эти слова.

— И тот случай в Ницце… Как ты использовал меня, Макс… И какой же дурой я была тогда. Твоя проделка стоила мне дружбы с Сюзи Ферриоль, не говоря уж обо всем прочем. И больше я ничего о тебе так и не узнала. Никогда.

— Не забудь, меня искали. Мне пришлось скрыться… Эти убитые… Безумием было бы оставаться там.

— Я и не забыла… Ничего не забыла. Я все помню. Даже то, что тебе это послужило идеальным предлогом.

— Ты ошибаешься… Я…

Она предостерегающе вскидывает руку:

— Лучше не продолжай… Испортишь такой приятный ужин.

И, продолжая движение руки, протягивает ее через стол, на мгновение дотрагивается до щеки Макса. Тот инстинктивно прикасается губами к ее уже отдергивающимся пальцам быстрым, скользящим поцелуем.

— Видит бог… За всю жизнь я не видел женщины красивей, чем ты.

Меча Инсунса достает из сумочки пачку «Муратти», сжимает сигарету губами. Макс, перегнувшись через стол, щелкает золотым «Дюпоном», который еще несколько дней назад лежал в кабинете доктора Хугентоблера. Женщина выпускает дым, откидывается на спинку стула.

— Глупости не говори.

— Ты все еще красива, — стоит на своем он.

— Это еще большие глупости. Посмотри на себя. Даже ты уже не тот, что прежде.

Сейчас Макс искренен. Или мог бы быть искренним.

— В других обстоятельствах я…

— Все вышло случайно. В других обстоятельствах у тебя не было бы ни единого шанса.

— На что?

— Да ни на что. Сам знаешь, ты бы не смог и близко подойти ко мне.

Следует длительное молчание. Меча избегает взгляда Макса и курит, рассматривая бумажные фонарики, рыбачьи домики на берегу, груды сетей, угадывающиеся в полутьме лодки.

— Негодяем, если уж на то пошло, был твой первый муж, — говорит он.

Она отвечает не сразу — еще дважды затягивается и выпускает дым, но и после этого держит паузу.

— Оставь его в покое, — говорит она наконец. — Армандо уже тридцать лет как на том свете. И он был необыкновенный композитор. И потом, он всего лишь давал мне то, чего я желала. Примерно так же, как я поступаю сейчас со своим сыном.

— Мне всегда казалось, что он тебя…

— Растлевает? Глупости какие! Разумеется, у него были свои вкусы. Ну да, порой довольно экстравагантные. Но он же не заставлял меня потакать им, не принуждал, не навязывал. Я следовала своим. И в Буэнос-Айресе, и где угодно, всюду и везде я была сама себе полная хозяйка. И потом, вспомни: в Ницце его уже не было со мной. Он погиб в Испании. Или вот-вот должен был погибнуть.

— Меча…

Он берет ее за руку, но она высвобождается — спокойно, без злости.

— Даже не думай, Макс. Если ты сейчас скажешь, что я — любовь всей твоей жизни, я встану и уйду.

— Я представляла себе Буэнос-Айрес не таким, — сказала Меча.

Здесь, вблизи Риачуэло, день казался еще жарче. Чтобы освежить взмокший лоб, Макс снял шляпу и держал ее в руке, а другую время от времени засовывал в карман пиджака. Когда они с Мечей шли в ногу, то на мгновение соприкасались плечами, а потом вновь, шагая вразнобой, отстранялись друг от друга.

— Буэнос-Айрес многолик, — ответил он. — Но главных ликов у него два: это город успеха и город провала.

Они пообедали в таверне «Пуэнтесито», стоявшей рядом с «Ферровиарии», — от Максова пансиона до нее было четверть часа езды на машине. Когда вылезли из «Пирс-Эрроу» — безмолвный Перросси, ни разу не взглянувший на них в зеркало, остался за рулем — и в кафе неподалеку от железнодорожной станции выпили аперитив, облокотившись на мраморную стойку под большой фотографией футбольного клуба «Спортиво — Барракас» и объявлением «Убедительная просьба соблюдать порядок и приличия и не плевать на пол». Меча заказала гренадин с газированной водой, Макс — вермут «Кора» с несколькими каплями «Амер-Пикона»; и оба тотчас же оказались под прицелом любопытствующих взглядов, в гуле испанской и итальянской речи: мужчины с медными часовыми цепочками, тянущимися из жилетных карманов, играли в карты, курили и, время от времени прочищая горло, смачно отхаркивались и сплевывали в урны. Это Меча настояла, чтобы Макс привел ее сюда после скромного обеда в ресторанчике, о котором третьего дня рассказывал супругам — том самом, где когда-то его отец устраивал воскресные семейные застолья. Там, в ресторане, она с удовольствием отведала олью с равиоли и жаренное на рашпере мясо, по совету расторопного официанта-испанца, запив все это полубутылкой ароматного и терпкого «Мендосино».