Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Три «Вест-Индии», Адольфо. Две — нам, одну — тебе.

Покуда бармен готовил для них столик и заново зажигал бронзовые настенные лампы, Меча и Макс присели у стойки очень близко друг к другу — глаза в глаза — и молча выпили.

— От тебя пахнет мной, — сказала она. — Нами.

Да, так оно и было. Запах был насыщен и ощутим. Макс улыбнулся, наклоняясь к ней, — широкая белая полоса внезапно пересекла загорелое лицо с уже пробивающейся щетиной. Хотя Меча попудрилась перед тем, как выйти из номера, на подбородке, на шее и на губах заметны были следы его поцелуев.

— До чего ж ты хорош, негодяй.

Она чуть прикоснулась к его носу, откуда еще слегка сочилась кровь, и тотчас вслед за тем оставила красный отпечаток пальца на одной из маленьких кружевных салфеток, лежавших на стойке.

— И ты… Как сон.

Макс пригубил и оценил: в меру охлажден, правильный. Адольфо, конечно, непревзойденный мастер сбивать коктейли.

— Ты снилась мне в детстве, — прибавил он задумчиво.

Это прозвучало искренне, и это соответствовало истине. Меча, слегка приоткрыв рот, дыша чуть учащенно, смотрела на него. Макс опустил руку на ее талию, почувствовав под лиловым крепом плавную крутизну точеного бедра.

— За все надо платить, — пошутила она, пряча испачканную кровью салфетку.

— Полагаю, за все уже заплатил раньше. Если нет — счет будет сокрушительный.

Она прижала кончики пальцев к его губам, заставив замолчать.

— Goûtons un peu ce simulacre de bonheur. [55] Отведаем же это слабое подобие счастья ( фр. ).

Снова замолчали. Макс наслаждался коктейлем и близостью этой женщины, непозабытым ощущением ее тела, ее кожи. Тишиной, неотделимой от свежей памяти о наслаждении. Нет, это не подобие счастья, сказал он себе. Он и вправду чувствовал, что счастлив — счастлив тем, что жив, что не оказалось препон на пути сюда. На пути длинном, долгом, нескончаемом и опасном. Но мысль о скорой разлуке с Мечей вызывала невыносимую муку. Боль и ярость. Ему хотелось оказаться за тысячи миль от двоих итальянцев и этого Фито Мостасы. Хотелось увидеть их мертвыми.

— Хочу есть, — сказала Меча.

И взглянула на Адольфо как человек, привыкший к тому, что мир со всеми его услугами находится в полном его распоряжении. Но бармен, приняв официальный тон, извинился. Все уже закрыто. Впрочем, добавил он, чуть поразмыслив, если господа окажут честь сопровождать его, он сможет им кое-что предложить. После этого он погасил огни в баре, с видом заговорщика поманил их за собой в заднюю дверь и повел по скверно освещенной лестнице в подвал. Макс и Меча, взявшись за руки, шли следом, радуясь нежданному приключению, и вот, пройдя по длинному коридору через пустую кухню, оказались перед столом, на котором рядом с огромной грудой сияющих кастрюль лежал наполовину разделанный испанский окорок-хамон — настоящий серрано из Альпухары, с гордостью уточнил Адольфо, разворачивая его.

— Ножом владеете, дон Макс?

— В совершенстве. Я родился в Аргентине, представь себе.

— Ну, так займитесь. Режьте, а я принесу вам бутылку бургонского.

Едва успев вернуться в номер, Макс и Меча нетерпеливо раздевшись, с прежней страстью, как будто впервые, вновь предались любви. Остаток ночи они провели в полудреме и, просыпаясь, каждый раз смыкали объятия с чуткой внимательностью к требовательному желанию другого. Потом, когда сквозь шторы стал просачиваться первый свет зари, наконец заснули, но теперь уже по-настоящему, глубоким и крепким сном сладостного изнеможения и спали до тех пор, пока Макс не открыл глаза, не прошел к окну, из-за которого лилось пепельное свечение и слышался шум так и не утихшего дождя. Вдалеке по гальке пляжа бежала одинокая собака. За стеклами, покрытыми россыпью расплющенных капель, тонула в свинцовой дымке полоска моря, и мокрые верхушки пальм печально клонились к блестящему асфальту Променада. Тогда Макс обернулся и, взглянув на дивное тело спящей женщины, навзничь распростертой на смятых простынях, понял: этот синевато-серый, мутноватый от осеннего дождя свет предвещает, что скоро он потеряет ее навсегда.

Макс знает, что советская делегация живет не в самом отеле «Виттория», а в коттедже, примыкающем к парку. Портье Спадаро сообщил ему, что все апартаменты там заняты русскими. Михаил Соколов обосновался наверху — в просторном номере с балконом, откуда за корпусами отеля, за верхушками высоких столетних пиний виднеется панорама Неаполитанского залива. Там живет чемпион, там он со своими помощниками готовится к очередной партии.