Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

Произнеся эти слова, он переводит взгляд на бильярдный стол, как будто только что вспомнил о его существовании. Макс берет красный шар — ближайший к нему, — рассеянно взвешивает его на руке и кладет обратно.

— Она ничего больше не говорила обо мне?

— Очень скупо: старинный приятель, с давних времен, с эпохи танго… Что-то в этом роде. Не знаю, был ли у вас роман в свое время. Зато я знаю мать и чувствую, когда она к кому-нибудь относится по-особенному. А бывает это нечасто. — Келлер склоняется над столом, бьет — и шар касается трех бортов, после чего делает чистый карамболь. — Когда мы познакомились, мать не сомкнула глаз всю ночь. Я слышал, как она ходит из угла в угол… Наутро ее номер оказался прокурен насквозь, а все пепельницы забиты окурками.

Негромкий стук столкнувшихся шаров. Келлер сосредоточенно отбрасывает со лба волосы, примериваясь, несколько раз проводит кием взад-вперед по тыльной стороне кисти, упертой в сукно столешницы, и снова бьет. Он не знает, что такое нервы, сказала про него Меча, когда они говорили в последний раз. И печаль. У него не бывает дурного настроения. Он просто играет в шахматы. И это у него не от меня, Макс, а от тебя.

— И, разумеется, я забеспокоился, — продолжает юноша. — У меня и так неприятностей больше, чем я могу справиться.

— Послушай, — говорит Макс. — У меня и в мыслях не было… Я совершенно случайно остановился в этом отеле. Невероятное совпадение.

Келлер как будто не слышит. Пытливо всматривается в биток, оказавшийся в неудобном для удара положении.

— Я не хочу быть невежливым… Ты всем здесь пришелся по душе. И, как я уже сказал, мать очень высоко ценит тебя, хоть это и проявляется как-то странно. Однако есть такое, что не может меня убедить. И что мне не нравится.

Макс вздрагивает от удара кия о шар — очень громкого на этот раз. Шары разлетаются и, ударившись о разные борта, замирают в невозможной позиции.

— Может быть, то, как она улыбается, говоря о тебе, — добавляет Келлер. — Одними губами. Глаза в этом не участвуют.

— Но ведь и у тебя такая улыбка.

Макс жалеет о сказанном, еще не успев договорить. Чтобы скрыть досаду на свою неловкость, он с преувеличенным вниманием рассматривает шары на столе.

— Потому я и говорю это, — резонно отвечает Келлер. — Я как будто уже видел эту улыбку раньше.

И замолкает, словно серьезно обдумывая только что сказанное.

— Или, — добавляет он, — потому, как она смотрит на тебя иногда.

Снова скрывая — на этот раз растерянность, — Макс склоняется над столом, бьет и промахивается.

— С печалью? — Келлер натирает кусочком мела кий. — С грустью былых сообщников? Я правильно понимаю?

— Может быть… Не знаю.

— И мне не нравится, когда я замечаю у нее этот взгляд. Не понимаю, что еще за общая печаль может вас связывать?

— Я тоже не понимаю.

— И мне хотелось бы знать, что там было между вами… Хотя, конечно, сейчас не время и здесь не место.

— Спроси у нее.

— Я спрашивал. «А-а, Макс…» — и все на этом. В такие моменты она напоминает мне вмороженные в лед часы.

Он резко и внезапно, словно вдруг потеряв интерес к игре, кладет мелок на край стола. Потом подходит к стеллажу у стены и ставит на место кий.

— Раньше мы говорили о том, что можно предвидеть карамболи… — говорит Келлер, помолчав. — Нечто подобное происходит и с тобой: есть в твоей игре что-то такое, что вызывает у меня недоверие. А вокруг меня и так в избытке опасностей, причем со всех сторон… Я мог бы попросить тебя исчезнуть из маминой жизни, но подобное — за рамками моих правил. Кто я, чтобы… И потому я прошу тебя исчезнуть из моей.

Макс, тоже поставивший кий, говорит с учтивым протестом:

— Поверь, я совершенно не собирался…

— Верю. Но это не меняет дела. Пожалуйста, держись подальше, — Келлер показывает на бильярд, как будто исход поединка с Соколовым решится именно там. — По крайней мере, пока все это не кончится.

С востока, из-за маяка, высившегося у входа в порт Ниццы, из-за горы Борон шли разрозненные облака, сбиваясь над морем в плотную кучу. Наклонившись вперед, чтобы ветерок не мешал, Фито Мостаса раскуривал трубку и, справившись с этим, выпустил несколько клубов дыма, поглядел на туманный горизонт и из-за стекол очков в черепаховой оправе подмигнул Максу:

— Погода меняется.

Они стояли у постамента памятника королю Карлу-Феликсу, неподалеку от железной ограды вдоль дороги, нависавшей над портом. Встреча Максу была назначена в маленьком кафе, но оно оказалось закрыто, и потому он ждал на улице, поглядывая вниз, на пришвартованные у пирса корабли, на высокие дома вдалеке и на огромную рекламу «Галери Лафайет». Через четверть часа он заметил тщедушную проворную фигурку Мостасы — тот неторопливо шел по склону Роба-Капелю, небрежно сбив на затылок шляпу, в сорочке с галстуком-бабочкой под распахнутым пиджаком, сунув руки в карманы брюк. Увидев, что кафе закрыто, Мостаса безмолвно обозначил шутливое смирение — «Ничего, мол, не попишешь», — достал кисет и принялся набивать трубку, оглядывая все вокруг Макса с каким-то неопределенным любопытством, словно хотел понять, на что́ тот смотрел в ожидании.