Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

Длинная узкая улица еще больше сужается там, где магазинчики выставляют товары на тротуар. Время от времени Максу приходится пропускать встречных прохожих.

— Удар не слишком силен? — спрашивает он. — Хорхе сможет собраться и играть, как обычно?

— Ты его не знаешь. А то бы понимал, откуда это хладнокровие. Он продолжает играть. Для него это не более чем партия, исход которой решается порой в зале, а порой и за его пределами.

Озаряемые желтоватым свечением, которое отражается от стен домов, они то и дело переходят из света в тень. Сувенирные лавки чередуются с магазинчиками колониальных товаров, зеленными и фруктовыми, рыбными и колбасными, и запах снеди перемешивается с запахом кожи и специй. С вешалок свисает одежда.

— Он ни слова не сказал мне об этом, — говорит Меча, — но я уверена: Хорхе играет сейчас против двоих. Против русского и против Ирины. Своего рода сеанс одновременной игры.

Снова замолчав, она без особого интереса разглядывает витрину одежного бутика — стиль «хиппи», лен из Позитано.

— Потом, — продолжает она, — когда кончится матч в Сорренто, Хорхе поднимет глаза и по-настоящему проанализирует то, что здесь произошло. Ту сторону этой истории, которая относится к чувствам. И ему будет трудно. А до тех пор я ни о чем не беспокоюсь.

— Теперь я понимаю уверенность Соколова, — замечает Макс. — Какое-то высокомерие, что ли, чувствовалось в нем на последних партиях.

— Он допустил ошибку. Надо было выждать перед тем, как сделать ход. Устроить небольшое представление. Даже чемпион мира, будь он хоть семи пядей во лбу, не может потратить меньше двадцати минут на оценку этой исключительно сложной позиции… И на принятие решения. А Соколову понадобилось всего шесть.

— Отчего ж такая спешка?

— Гордыня обуяла, думаю. А провозись он дольше, мы бы могли подумать, что он своим умом дошел до такого вывода, и усомнились бы в вине Ирины. И еще, я думаю, Хорхе сумел вывести его из себя.

— Он для этого каждый раз вставал со стула? Провоцировал его?

— Ну естественно.

Теперь они оказались возле галереи Седиле Доминова, где несколько туристов слушают объяснения немецкоязычного гида. Обогнув группу, сворачивают налево — на тенистую узкую улицу Джулиани. В дальнем ее конце возвышается красно-белая колокольня собора, и башенные часы показывают двадцать минут двенадцатого.

— Трудно было представить, чтобы чемпион мира так оплошал… Так повелся… — замечает Макс. — Я считал, что в таких, как он, меньше…

— Человеческого?

— Да.

— От ошибок никто не застрахован, — возражает она. И, пройдя еще несколько шагов, говорит настойчиво, но как бы размышляя вслух: — Мой сын очень его раздражает.

Напряжение перед чемпионатом мира огромно, сейчас же поясняет она Максу. Эти прогулки Хорхе вокруг стола, его манера играть так, будто это не стоит ему ни малейших усилий, лишь внешнее и показное легкомыслие. Русский — полная противоположность ему: он основателен, методичен, осмотрителен. Берет измором. Но вот вчера при всем своем спокойствии чемпион мира, увенчанный шахматной короной, защищенный всей мощью своего государства и авторитетом ФИДЕ, не смог совладать со жгучим желанием проучить дерзкого мальчишку, изнеженного баловня капиталистического мира и западной прессы. Щелкнуть по носу, поставить на место. И он двинул пешку как раз в тот миг, когда Хорхе в очередной раз собирался встать со стула. Нет уж, присядь, говорил он всем своим видом. Посиди и подумай.

— Да нет, — произносит Меча раздумчиво, словно разговаривая сама с собой. — Они тоже не из железа… Ненавидят и любят, как все люди.

Макс и Меча идут парой, в ногу. Иногда соприкасаясь плечами.

— А впрочем, может быть, и нет… — Женщина чуть склоняет голову набок, словно увидела изъян в собственной логике. — Может, и не как все.

— Ну а что с Ириной? Как она себя ведет? Как обычно?

— С удивительным бесстыдством, — голос Мечи становится саркастически-жестким. — Как ни в чем не бывало, изображает верную соратницу и нежную возлюбленную. Если бы я не знала того, что знаю, поверила бы в полную ее невиновность. Но ты не представляешь, как способна притворяться женщина, которая ведет игру.

Макс представляет — и более чем отчетливо, но губ не размыкает. Ограничивается безмолвной гримасой, вспоминая при этом, как в гостиничном номере голые или чуть прикрытые простыней женщины, опустив голову на ту же подушку, где лежит в эту самую минуту и его голова, говорят по телефону с мужем или любовником. С великолепной невозмутимостью, ни единой интонацией не позволяя заподозрить тайные отношения, длящиеся сутки, или месяцы, или много лет. Мужчина в подобных ситуациях выдал бы себя первыми же словами.