Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Ага, вот оно, — шепчет в предвкушении Тедеско.

— Русский очень рискует, — сипит в ответ Ламбертуччи. — Но смотри: какая выдержка! Глазом не моргнет…

В зале — снова негромкий шумок и сразу вслед за тем — мертвая тишина. Соколов раздумывает; перемена лишь в том, что он закурил и внимательней смотрит на доску — может быть, на белую пешку, которая, как знает Макс, может оказаться ключом к шифру. И в тот миг, когда Келлер, сделав глоток сока, собирается снова встать со своего места, русский двигает свою пешку на две клетки. Двигает резко, напористо и едва ли не с яростью бьет по шпеньку часов. Словно для того, чтобы удержать противника на месте. И ему это удается. Келлер, уже приподнявшись, замирает, глядит на Соколова — в первый раз за всю партию глаза их встречаются — и очень медленно опускается на стул.

— Ого! — удивленно бормочет Тедеско, уразумевший наконец масштаб происходящего на доске.

— Что? Что такое? — допытывается Макс.

Капитан отвечает не сразу, захваченный тем, как стремительно, едва ли не с вызовом противники обмениваются ходами. Слон за пешку, конь за слона, пешка за коня. Только и слышен четкий отрывистый стук. И каждые три-четыре секунды звучит щелчок шахматных часов: игра пошла в таком темпе, словно все ходы были приготовлены заранее. Совсем не исключено, что так оно и есть, думает Макс.

— Проход белой пешки форсировал размен фигур, блокировав атаку слона, — говорит наконец Тедеско.

— Да, у слона — осечка, — подтверждает Ламбертуччи.

— Но какой молниеносный размен…

У Келлера в руке — последняя фигура, взятая им у противника. Он ставит ее в сторонку, рядом с другими, отпивает сока и слегка склоняет голову, как будто вдруг изнемог после длительного усилия. Потом словно ненароком на мгновение окидывает ничего не выражающим взглядом Мечу, Ирину, Карапетяна. Соколов с прежним меланхолическим видом чуть привстает и что-то говорит противнику — слов не слышно: зрители видят лишь, как шевелятся его губы.

— Что происходит? — спрашивает Макс.

Тедеско кивает, давая понять, что дело решилось.

— Думаю, предложил ничью.

Келлер оценивает позицию. Он словно не слышит русского и никак не проявляет своих чувств. Может быть, пытается понять, есть ли еще ход, думает Макс. Или размышляет о другом. Например, о женщине, которая его предала, и о том, почему она это сделала. Но вот он кивает и, не глядя на противника, протягивает руку; оба поднимаются. В пяти метрах от эстрады, в первом ряду сидит окаменевшая за эти последние минуты Меча Инсунса. Маэстро Карапетян сидит с полуоткрытым ртом — похоже, он сбит с толку. Сидящая между ними Ирина пристально и бесстрастно смотрит на табло и пустые стулья.

Меча Инсунса останавливается у киоска на Сан-Чезарео и покупает газеты. Макс в сером спортивном пиджаке стоит рядом, смотрит, как она листает их, отыскивая репортажи о вчерашней партии. Под заголовком «Ничья в шестой» «Иль Маттино» поместила снимок игроков в тот миг, когда они поднялись из-за стола: русский с непроницаемой серьезностью смотрит в лицо Келлеру, а тот отвернулся и словно думает о чем-то совсем постороннем или смотрит на кого-то через голову фотографа.

— Утро было и есть напряженное, — говорит Меча, складывая газету. — Они до сих пор совещаются втроем — Хорхе, Эмиль и Ирина.

— Она ничего не заподозрила?

— Ничего. Совершенно ничего. О том у них и идут споры. Эмиль не понимает, почему Хорхе сыграл вчера так, как сыграл. Сидят над доской, перебирают варианты… Когда я уходила, Ирина упрекала Хорхе, что согласился на ничью.

— Что это, такая степень цинизма?

Они идут вниз по улице. И Меча, пряча газеты в сумку — большую, холщовую, с кожаными вставками, — которая висит у нее на плече, отвечает:

— Да нет, не совсем. Партия складывалась так, что он мог бы и продолжать, но не захотел рисковать. Когда подтвердилось, что Ирина работает на Соколова, Хорхе немного растерялся… И понял, что, может быть, не выдержит, не сумеет противостоять натиску до конца игры. И потому принял ничью.

— Держался отлично. Ничем не проявил своих чувств.

— Он достаточно закален… И подготовлен для такого.

— Ну а с Ириной он как себя ведет? Удается притвориться?

— Лучше, чем ей. И знаешь, что я тебе скажу? В его случае это не притворство и не лицемерие. И ты, и я выгнали бы Ирину взашей, на порог бы не пустили… Я так вообще задушила бы ее собственными руками… А Хорхе сидит с ней за доской, с полнейшей естественностью анализирует варианты, которые она предлагает, принимает их или отбрасывает.