Жан Эшноз - Я ухожу

Сюзанна также держалась крайне сдержанно и отвечала ровно так, как нужно, не вдаваясь в излишние подробности. «Нет-нет», — сказал Феррер, когда судья для проформы осведомилась, есть ли у них дети. «Значит, ваше решение твердо? — спросила судья, обратившись к Сюзанне, вслед за чем взглянула на Феррера. — Месье, по-моему, уверен меньше, чем мадам». — «Нет-нет, я уверен, — ответил Феррер, — никаких проблем». Затем судья приступила к индивидуальному опросу супругов, начав с жены. Дожидаясь своей очереди, Феррер взял со стола уже другой журнал, и, когда Сюзанна вышла, обратил на нее вопросительный взгляд, оставшийся без ответа. Он встал и направился в комнату судьи, споткнувшись по дороге о стул. «Вы твердо уверены, что желаете развестись?» — спросила судья. «Да-да», — ответил Феррер. «Хорошо», — сказала дама, захлопнув папку с делом; на том все и кончилось.

Выйдя от судьи, Феррер вознамерился было пригласить Сюзанну пообедать вместе или хотя бы выпить по стаканчику в ближайшем баре, например, в кафе Дворца, но она не дала ему раскрыть рот. Феррер вздрогнул, ожидая самого худшего — унизительных оскорблений, требований, ультиматумов, словом, всего, чего успешно избежал в прошлом январе, но он ошибся. Жестом призвав Феррера к молчанию, Сюзанна открыла сумку, вынула дубликат ключей от галереи, оставшихся в Исси, и, вручив их ему без единого слова, удалилась в сторону моста Сен-Мишель, к югу. Простояв столбом целых пять секунд, Феррер зашагал в сторону моста Менял, к северу.

В конце дня Феррер запер галерею — как всегда, в девятнадцать часов. Близился вечер, солнце давно не озаряло эту часть земли, оставив после себя лишь серо-голубое, идеально чистое небо, на котором крошечный самолетик, отражавший прощальные лучи не видимого отсюда светила, вычерчивал ярко-розовый след. Феррер постоял с минутку, разглядывая улицу, прежде чем уйти. Торговцы один за другим опускали, как и он, железные шторы. Рабочие со стройки напротив также разошлись, предусмотрительно развернув стрелы своих желтых кранов в подветренную сторону. На фасаде соседнего высокого здания чуть ли не каждое второе окно было украшено параболической антенной; когда солнце стояло в зените, эти тарелки наверняка мешали ему проникать в квартиры и принимали вместо него телевизионные изображения, заменяющие жильцам вид из окна.

Феррер уже было собрался уходить, как вдруг вдали замаячил женский, смутно знакомый силуэт; прошла однако целая минута, прежде чем он обнаружил, что это Элен. Уже не впервые Феррер с трудом узнавал ее: даже в больнице, когда она входила в палату (а он прекрасно знал, что, кроме нее, прийти некому), ему каждый раз нужно было делать над собой усилие, чтобы восстановить в памяти ее черты, а еще вернее, разглядеть их заново, как будто они постоянно менялись. А черты эти были, вне всякого сомнения, и красивы и гармоничны, и Феррер с удовольствием любовался бы ими, так сказать, в отрыве от их обладательницы, отношения с которой никак не назовешь стабильными и адекватными. Между ним и Элен существовало что-то вроде неустойчивого равновесия, и зыбкого и постоянного; в общем, всякий раз, как Феррер встречал эту женщину, он видел ее в новом свете.

И вот женщина эта пришла — по ее словам, совершенно случайно и непредвиденно, не сообщив заранее; Феррер пригласил ее выпить чего-нибудь и вновь открыл галерею. Зайдя в «ателье» и доставая из холодильника шампанское, он решил изучить наконец со всем возможным тщанием лицо Элен, как зубрят новое правило, чтобы запомнить его на всю жизнь и избавиться от мучительного чувства неуверенности. Однако его усилия оказались тщетными, тем более что сегодня Элен впервые пришла накрашенной, и это обстоятельство все изменило и усложнило. Ибо макияж, украшая сенсорные органы, одновременно и маскирует их; заметьте себе, это относится особенно к органам многофункциональным. Возьмем, к примеру, рот, который дышит, говорит, ест, пьет, улыбается, шепчет, целует, сосет, лижет, кусает, дует, вздыхает, кричит, курит, кривится, поет, свистит, икает, плюет, рыгает, извергает рвоту, хрипит и так далее, — его накрашивают, и это самое меньшее, чем можно удостоить орган со столькими благородными функциями. Красят также окрестности глаз, которые смотрят, выражают чувства, плачут и смыкаются для сна, каковые функции также весьма благородны. Красят еще и ногти — передовой отряд рук, выполняющих огромное количество самых разнообразных и не менее благородных операций.