Джон О'Хара - Весенняя лихорадка

— Угу.

— Так вот, я хочу что-нибудь сделать с ними. Правда, пока не решил, что именно.

— Кому-то надо.

— Возможно, просто скуплю их отсюда до Сто десятой улицы, если они доходят туда, и отправлю их моему выжившему из ума дяде, который любит играть в солдатики.

— Нет.

— Нет. Ты права. У меня есть идея получше, но я знаю тебя не настолько хорошо, чтобы сказать тебе.

— Конечно.

— Идея заключается в том, как контролировать неосторожных пешеходов-женщин. Чтобы вместо включения красного света все эти солдатики принимали стойку «смирно».

— «Смирно».

— И все женщины будут останавливаться, понимаешь? Будут наблюдать этот феномен, а машины тем временем будут проезжать. Только тут есть одна загвоздка. Когда женщинам надоест на это смотреть, снова появятся неосторожные пешеходы.

— Хо-хо. Женщинам…

— Понимаю. Женщинам никогда не надоест наблюдать этот феномен. Это приятно слышать.

— А что неосторожные пешеходы-мужчины?

— Мы выберем такого в мэры.

— Оставь. Это даже не оригинально.

— Нет, уж по крайней мере оригинально. Может, не остроумно, но оригинально. Во всяком случае, я ни от кого этого не слышал. Когда шучу, это моя вечная беда.

— Что еще собираешься делать с деньгами?

— Угощу тебя обедом. Куплю тебе подарок. Куплю подарок Норме…

— И пострижешься.

Эдди шутил на протяжении всего обеда, хотя Глория давно устала от его шуток. Она понимала, что его хорошее настроение объясняется не только перспективой работы. Другой причиной наверняка была Норма Дэй. Раньше его веселость не длилась долго без ободрения Глории; теперь он продолжал шутить на манер, который у любого другого она назвала бы глупым. У Эдди он глупым не был. Эдди не делал ничего глупого. И видит Бог, у него были основания шутить. Но выносить одно и то же дважды в день — слишком. Первой была Анна Пол со своим мистером Флетчером, то есть Гендерсоном. Анна собралась и уходила из жизни Глории. А теперь Эдди. Она легко могла сказать — черт с ней, с Анной, так как все равно недолюбливала женщин. Женщины бесхребетны. Глория считала, что они умнее мужчин, но не пользуются умом так, как мужчины. Разве что нужда заставит. Теперь, когда Анна была благополучна и счастлива, Глория призналась себе, что подозрения их школьных подруг вполне могли быть справедливы. Это не было осуждением Анны. Глория подумала, что это есть понемногу почти у всех женщин; только напои их достаточно в соответствующем окружении. А многим и напиваться не нужно. С ней заигрывали портнихи, танцовщицы, женщины-врачи, и — и тут она отказалась от этой мысли. Потому что на каждую женщину, которая заигрывала с ней, приходилось десять, пятнадцать, сто, тысяча таких, кто этого не делал и, видимо, не имел к этому ни малейшей склонности. Но признание, что была не права, не изменило ее настроения. Она снова стала желать Анне добра и обнаружила, что хочет покинуть Эдди. Она устала от него. Ей хотелось быть только с Лиггеттом. Или дома, или с Лиггеттом. Либо то, либо другое. Отстраниться от всего, что было ее обычной жизнью: от Эдди, подруг, фешенебельных или веселых мест, от языка, которым говорили она и окружающие, от всего в этой жизни. Но если из этого хоть что-то остается, то пусть оно полностью принадлежит ей. Здесь, под ярким солнцем на Пятой авеню, Глория думала, что единственное, чего ей хочется, это быть с Лиггеттом, лежать с ним в кровати, или на полу, или где угодно, совершенно пьяной, принимать наркотик, делать все, что ему хочется, не думая о том, который час, какой день недели, не думая, кончится это или нет. А если не с Лиггеттом, то ни с кем. Потом ей захотелось оказаться дома, где слышен голос матери, в окружении мебели, на которую она не наткнется даже впотьмах. Ей захотелось быть нравственной. Она бросит курить. Будет одеваться просто, обходиться без косметики. Носить скромный бюстгальтер, не делать маникюра. Она найдет работу, будет находиться там положенные часы. Она знала, что сможет это сделать, так как знала, что Лиггетт вернется к семье. Может быть.

Эдди предложил еще кофе, но она сказала, что ей нужно ехать домой и ждать звонка. Эдди ее понял. Его веселость исчезла, он стал внимательным, вспомнил, что она не разделяла его веселья.

— Поезжай, — сказал он. — Я еду к окраине, сяду здесь на автобус.

— Извини, Эдди.

— Извинить? Это я должен извиняться.

— Просто сегодня такой день…

— Понимаю. Поезжай. Поцелуй меня на прощание.

— Нет, — ответила Глория.

— Ладно, не надо, — сказал он. Но она поцеловала его и по крайней мере доставила удовольствие официанту.