Александр Казанцев - Школа любви

Елена в ужасе прижалась ко мне.

— Курва! — хрипел Осип. — Зарублю! Не гляди на меня так!

Я понял, что он нашел за печкой топор, вот и блажит, им размахивая:

— Сгинь! Изрублю на кусочки!..

Отлеживаться я уже не мог, вскочил, бросился на кухню, ударом кулака сбил Осипа с ног. И вовсе не был я особо могуч — сбить его было несложно: еле на ногах держался… Для верности добавил табуреткой по голове. Выроненный им топор поднял с пола, бросил за порог, в сенцы.

Осип умиротворенно засопел на полу.

— Зачем ты его так? Ты тоже злой!.. — всхлипывала натянувшая ночнушку Елена.

Потом мы вдвоем перенесли Осипа на постель. Елена хотела раздеть его, но я брезгливо запретил.

Осип захрапел. Не сразу, но и мы все же уснули. Однако задолго до рассвета Елена разбудила меня и сказала, что, кажется, беременна.

В стольких фильмах видел я обезумевших от счастья мужчин, узнавших вдруг, что скоро они станут отцами. Всегда мне казалось, что актеры здорово переигрывают, но вовсе не мог подумать, что мои чувства при такой же вести будут столь далеки от радости.

Растерянность, тревога, жалость, тягостное ощущение вины, но не радость.

Ни малейшей радости не было и в голосе Елены — страх и что-то недоброе ко мне…

А могла ли быть иной наша реакция? Вряд ли… На чумазой окраине чужого города, в чужом нечистом доме лежали мы на чужой кровати, а за шифоньером храпел и чакал зубами чужой пьяный мужик. Кошмар зимней экзаменационной сессии подошел уже вплотную, грозя оставить нас без стипендии. А главное — мы сами ответить не смогли бы, сколько еще будем вместе.

Помаленьку светало, и ясней становилось мне: ни к чему другому наши безумные, бесконтрольные ласки после искрометных ссор не могли привести…

На занятия мы, конечно, не пошли. Елена сказала: «Надо идти в больницу». Я понял — зачем. Но куда, к какому врачу — ни она, ни тем более я толком не знали. Потолкались в приемном отделении мединститутских клиник, читая-перечитывая списки врачей, отделений. Но обратиться с вопросом в окошечко регистратуры Елена так и не решилась: стыдно и страшно.

Господи, какими мы были еще зелеными!..

Когда вернулись, Осип уже ушел куда-то: то ли от стыда, то ли похмеляться. Полдня пролежала Елена на кровати, отвернувшись лицом к стене. А ближе к вечеру, ничего не сказав ей, я поехал на Черемошники, отдаленную и, по слухам, самую разбойную в те времена окраину Томска, где не так давно поселилась с мужем наша одногруппница Натали. Супруга-физика, пятикурсника уже, увела она из соседней общаги, там мужского контингента наблюдался фатальный перевес. Мы с Еленой были на их свадьбе в краснокирпичной столовой подшипникового завода, там, помнится, впервые в жизни попробовали фаршированную щуку, медвежатину: свекор Натали оказался мужиком состоятельным, директором заготконторы, вот и сразил полуголодную студенческую братию гастрономическим апофеозом…

Натали лежала в постели с замотанным шалью горлом — ангина; на занятия сегодня тоже не ходила. Появлению моему удивилась так, что, похоже, температура мигом упала — на побледневшем лице четче проступили мелкие веснушки.

— Костик, у тебя такой вид… — прохрипела она.

Я попросил ее мужа, лобастого и кряжистого парнишу, покурить в сенцах: дескать, конфиденциальный разговор… Зеленоватые кошачьи глаза Натали вспыхнули жгучим интересом и разгорелись еще пуще, когда я попросил:

— Слушай, только ты об этом никому, ладно?

От возмущения щеки Натали опять раскраснелись, снова почти исчезли веснушки.

— А я когда кому болтала? Да никогда!

И я понял, что в группе нашей все станет известно, как только Натали пересилит ангину. Жажда поделиться новостью даже ускорит процесс выздоровления. Но отступать было уже некуда.

— Ребенок вам сейчас нужен, как рыбке зонтик, — поняла сразу Натали и расцвела в улыбке, как «веник на помойке» (по ее же излюбленному выражению), радуясь, видать, что ее догадка о цели моего прихода подтвердилась на все сто. Потом напустила на себя озабоченность, встревоженность даже. — Ты, Костик, вот что Ленке передай…

И рассказала подробно — где, что и как.

Когда я вернулся, Осип был уже трезв, курил в сенях, хотя раньше обычно пускал дым в открытую дверцу печи.

— Ты меня, Костя, это, прости, ясно море, — сказал он, ловя мою руку. — Сам понимаешь, с горя пью… Веришь — завязываю? Все! Кранты! Отпил свое!.. На той неделе отгулы возьму — за сыном Андрюшкой в Анжерку поеду, заберу у бабки, пусть с отцом растет… А ты меня, Костя, правильно ночью уработал. Сам не помню, твоя рассказала… Обухом бы меня надо по плеши!.. Слушай, а Лена твоя заболела, что ли? Лежит…