Александр Казанцев - Школа любви

— Море! — заорал я. — Море!

От ветра рубашонка — пузырем. Кровоточила рассеченная камешком ладонь, но я не обращал на это внимания — взгляд мой прикован был к той сверкающей, как сабля, полосе.

— Море! Море!

Я тянулся к нему жадным взглядом, вот только сверкание до рези в глазах слепило. Обо всем забыл от восторга. Уж не знаю, через какое время сообразил, что спуститься с горы надо до отцовского возращения, а то еще как достанется! За этим страхом вернулся другой: змеи ведь тут!..

А спускаться еще трудней, чем подниматься. И куда страшнее: ноги мои в сандаликах легкомысленных скользили, мне казалось, что наступаю я на змей, но даже этот ужас не заглушал боль в рассеченной ладони — в рану набилась земля.

Но не проклинал себя за то, что отважился забраться на гору: увидел ведь море!.. Я даже думал: если сорвусь, если покачусь кубарем вниз, разбиваясь о камни, если там, внизу, шипя, приползут кусать мое истерзанное тело хоть все змеи этой горы — пусть! Я увидел все-таки море!..

По сторонам не смотрел — только под ноги. И лишь когда крутизна горы заметно уменьшилась, выпрямился, наконец, осмотрелся.

И опять остолбенел, ослепленный!..

Не видя и не слыша меня, лежала в прозрачном до дна маленьком пруду совершенно голая практикантка Изида! Она не на маршруте в тот день, видно, была, а на буровой, потому и вернулась раньше мужчин, вот и решила искупаться так — нагишом, как в детстве. Легла она там, где теплей и помельче. Я видел ее всю. Ее острые, с коричневатыми сосками груди торчали над водой. И все смуглое тело, погруженное в хрустальную воду, столь же было открыто непрошеному моему взгляду. Я видел стройные ноги, видел потаенную обычно, а потому не загорелую часть тела с темным гнездышком посредине, от которого расходились молодые тугие бедра…

Сердце мое заколотилось так, что, казалось, Изида должна непременно услышать его. Но она слышала лишь журчание ручья. И глаза ее были зажмурены от солнца. Прозрачные струи шевелили ее смоляные русалочьи волосы…

От рези в ослепленных глазах моих выступили слезы — как там, на вершине горы, когда увидел я море.

Упал в траву лицом, крепко зажмурился. Пусть Изида не увидит меня, пусть насладится купанием, оденется и уйдет, весело напевая. Пусть!..

С закрытыми глазами я все равно видел Изиду. Голую.

Я не знал еще тогда, что носит она имя богини, но богиней для меня она уже была…

Домик свой увидал я издалека — к сердцу будто тепло прихлынуло, заколотилось оно веселей. Стоит избенка моя! Пусть и с друзьями, но сам ведь ее поставил…

Шаги ускорил. Потом свернул с дороги и напрямик, выше колен проваливаясь в снег, — благо, голяшки унтов ремешками стянуты — пробираться стал к покоящемуся под сугробами лоскуту земли, который недавно стал моим.

Вынимая из рюкзака топор, молоток, ножовку и гвозди, поглядывал я на крышу: зря, похоже, боялся, что под тяжестью снега потрескается шифер — замечательный «прораб» Паша Катков возвел стропила с нужной крутизной: уже и сейчас пласты полуметровые съезжать начинают…

В тот день, сколько ни озирал я с высоты чердака заснеженные окрестности, не увидал никакой живности, кроме сорок, снегирей-краснопузиков, воробьев, синиц да еще, кажется, поползня. Тишина царила изумительная, аж страшно было попервости нарушать ее шорканьем пилы и стуком молотка.

И «говорил» я лишь мысленно, а поскольку ни одного существа разумного, по большому счету, не было рядом со мной, то обращался я шутливо, с наигранной веселостью к предбытникам своим: «Ну, и где же вы, Лот и Овидий? Небось в теплой электричке были рядышком, а теперь оставили меня одного, в снегах… Хотя, конечно, вам, южанам, сюда нельзя — не климат. Даже на черноморском побережье дрог и унывал ты, Назон, чего уж о здешних местах говорить! Здесь вот тоже — ссыльный край…

Гвозди стали к пальцам прилипать. Крепчает мороз, что ли?.. Обманули синоптики хреновы! И меня чутье подвело. Ладно, глядишь, не вымерзну, привычный… А знаете, дорогие мои предбытники, что написано в моем компьютерном гороскопе? Только не смейтесь!.. «В предыдущей жизни вы были женщиной. Вы родились в 1375 году. Место вашего предыдущего рождения — Западная Африка». Ах, вам непонятно, наверно, господа предбытники, что такое гороскоп, тем более — что такое компьютер!.. Долго объяснять!.. Ну а про переселение душ, надеюсь, объяснять не надо… Только ведь компрометирует идею реинкарнации ошибкой своей тот хитроумный компьютер: нам ли верить в его чушь? — уж мы-то знаем, как душа наша перекочевывала!.. Ну вот, местоимением «наша» слово «душа» и принизил, или разбавил как бы… Так она во мне, наверно, и впрямь разжижилась, после второй-то переливки… Ну а если по-компьютерному гороскопу — так после третьей, что ли?.. Да что-то не могу я пока — свят-свят! — вспомнить африканское свое пра-прошлое… И на пальму не тянет, и ничего женского в себе не ощущаю, а вот к женщинам, грешен, тянет… Ой, черт! По пальцу молотком смазал! Теперь ноготь, как пить дать, почернеет… Задубел — руки-крюки, а в перчатках не поработаешь… Ничего, уже заканчиваю, последние, как говорится, штрихи… Полюбуйтесь, товарищи предбытники, какой замечательный получился фронтон! Верно?»