Александр Казанцев - Школа любви

— У меня жена такая ж была: есть на что посмотреть, есть за что подержаться, а работать начнет — залюбуешься. Гляди, Константин, я тренажер куплю, ноги на ём выправлю — уведу у тебя бабу!

Всегда-то он с шуточками-прибауточками…

Остановив тракторишко, дядя Петя ковылял к нам, лыбясь не только губами — глазами и даже бугристо-морщинистым лбом под старой дерматиновой кепкой. Таких балагуров, как дядя Петя, теперь все меньше остается — издерганы люди жизнью и друг другом, устали от безнадеги, от безверия больше, озлобились, а этому, будто все нипочем — весел, похваляется:

— Ты вот, Константин, к примеру, тыщу в день заработать можешь? Нет?.. А я вот сёдни огреб! Даже с гаком: вон там, на горке, одному хмырю чуть не весь луг вспахал — тыщу в карман, бутылку в руки!

— Ух ты! Дорого… — вырвалось у Елены.

— Дорого для ворога, — ничуть не смутился дядя Петя. — Я же знаю, с кого драть, с кого брать, кому за так… Стакан ы у вас в хозяйстве найдутся?

Елена, оберегавшая меня от выпивок, мигом сообразила:

— Нет, мы пить не будем. Домой пора… На электричку надо успеть.

— А вон такси ждет! — с важной небрежностью махнул дядя Петя в сторону своего в алый цвет крашеного «Владимирца» и вынул из-за пазухи замасленного бушлата отпитую на четверть бутылку водки, заткнутую морковкой. — Подставляй, Костя! А ей наливать не будем, раз уж так не хочет. Нам больше достанется! — на бревно сел, плешь запотевшую обнажил, кепку-восьмиклинку сняв, глянул хитро. — Или сжалимся — нальем?.. Ладно, так и быть, сердце не гайка!

И Елена, морщась и фыркая, пила с нами теплую водку, лишь бы дозу мою уменьшить.

— У Кости от выпивки голова сильно болит… — в который раз объяснила она дяде Пете.

— От водки? Да никогда!.. — тоже в который раз изрек тот. — Это от худых мыслей иногда побаливат.

Быстро захмелевшая Елена стала вдруг рассказывать дяде Пете, что большие неприятности у меня, дескать, по работе, по ночам из-за этого не сплю…

Похожий на переодетого Сократа старик замотал головой.

— Да с такой женой неприятностей быть не может!.. Но с такой бы и я, однако, по ночам не спал!..

И рассмеялись мы все, и в душе моей унималась понемногу смута, расцветала душа ярко, как закатные небеса.

Потом умудрились мы — втроем! — забраться в тесную кабинку «Владимирца» («Жмись, Лена, ко мне тесней — эх, прокачу!..»), по разбитой дороге тронулись с песней. «Прокати нас, Петруша, на тракторе! До околицы нас прокати!..» — густым баритоном, отточенным в совхозной самодеятельности, громко выводил дядя Петя, я орал без голоса и слуха, надеясь, что под тарахтенье трактора и так сойдет, а Елена не пела — подскуливала тихонько и тонко, лишь бы заглушить страх: дорога-то вся в буграх и колдобинах, тракторишко то подпрыгивает, то проваливается, кренясь. Вот и перемежала жена моя песню ойканьем и вцеплялась в рукав дяди Пети, а тот скалился, довольнешенек.

И я тогда чувствовал себя чуть ли не счастливым, уверен был, что все утрясется, наладится…

Не наладилось — сам виноват: не надо было уступать уговорам, соглашаться на новый срок ответсекретарства. Ведь порадовался даже, что на собрании за Тихона всего два голоса было: его собственный да того, кто доллары мои считает.

Радуйся, кретин: по новому кругу пошли твои муки!..

Все эти воспоминания и мысли вихрем в голове пронеслись, когда дня через три после отчетно-выборного собрания электричка моя преодолела уже больше половины расстояния до Межениновки.

Душа взбаламутилась: дико курить захотелось. Вышел в тамбур, жадно затянулся. Патлатого старика со шрамом в тамбуре уже не было, значит, все-таки сошел в Богашевке, еще и закеросинит там, как грозился…

От первой сегодняшней сигареты поплыла голова — так у меня частенько бывает перед приступом головной боли, но, поглощенный своими раздумьями, не насторожился я вовсе. Накурившись, вернулся к оставленному рюкзаку. Снова взял Оруэлла, стал читать, но, не успев вникнуть в смысл первых предложений, услыхал над собой знакомый насмешливый голос:

— Неграмотный так зачитался — одни уши из книги торчат!

Передо мной стоял легкий на помине межениновский дядя Петя. Руки в боки, ноги колесом, рот до ушей. А уж нарядный-то!.. Таким я его еще не видел: в распахнутой кожаной куртке с овчинным подкладом, в белой рубахе, даже при галстуке — правда, из моды давно вышедшем, пестром, широком и коротком, на резинке. Только вот плешь непарадная шапка прикрывает — кроличья.