Отар Чиладзе - Годори

— Аве, Цезарь, морутури ту салутант! — воскликнул Элизбар, как древнеримский гладиатор, и потряс своим чудным копьем. Уже не имело значения, был ли то сон или видения воспаленного ума. Он был захвачен происходящим.

Распахнутые створки выдохнули клубящийся душный мрак, черное, плотное облако, вдруг обернувшееся страшным зверем; то был Ражден Кашели в образе дикого кабана — вепрь из грузинских сказок с острыми клыками и грязной щетиной, свирепый преследователь мальчишек-сирот.

— Дома не удалось со мной справиться ни чудо-гребнем, ни волшебным зеркальцем, ни точилом, ни шилом, теперь хочешь этих людей натравить, падла, стукач, гэбэшник! — рыкнул он на Элизбара.

— Молчи! — твердо ответствовал Элизбар и направил на вепря острие своего копья.

«Дранг нах остен!» — взревела толпа.

Вепрь, мелко семеня, кружил вдоль поляны и рыл копытами землю. Следы его копыт изувечили луг. Между вывернутыми комьями дерна зачернела земля. «Оле! Оле! Оле!» — ревела толпа. А вепрь, с неожиданной для кабана легкостью замкнув круг, словно очертив поле боя, выставил клыки и ринулся на Элизбара. Элизбар сумел уклониться, но кабан задел его клыком. Рубаха в предплечье намокла от крови. Элизбар потерянно оглянулся на Элисо. «Держись, Элизбар! Протри рану травой, и все пройдет!» — крикнула Элисо. Элизбар выдрал из земли пук травы, протер рану, и она затянулась, а кисти рук, лишенные мяса, обросли плотью. «Вот почему хороши заграничные снадобья», — подумал Элизбар. Ему приятно было ощутить округлую твердость копья, прижатого локтем к ребрам. Вепрь смотрел на него маленькими красными глазками и, похоже, готовился к новой атаке. «Вот сейчас выяснится, готовы ли мы к свободе!» подумал Элизбар с воинственной гордостью. «Не по верху бей слона, а по низу врежь сполна!»1 — Это Лизико крикнула Раждену. Элизбар не удивился. В древних сказаниях, выбирая в схватке между отцом и любимым, девушка всегда принимала сторону любимого. И все-таки он бросил на дочь мимолетный укоряющий взгляд. Этого оказалось достаточно: словно литой снаряд, вепрь налетел на него и поверг на изрытую копытами землю. Копье выпало из рук Элизбара. Толпа глухо застонала. Вепрь встал передними ногами на поверженного врага и мокрым от пены рылом больно саданул в подбородок, при этом острый, как кинжал, клык чуть не оторвал поверженному ухо. Но боль почему-то доставила Элизбару удовольствие. «Господи, как хорошо, — думал он в полуобмороке. — Что может быть лучше, чем лежать вот так в поле, даже не зная, где ты… Далеко от врагов и друзей, от правых и виноватых, от полицейских, ставших разбойниками, и от разбойников, пришедших в полицию… От всего, Боже Всевышний… От всего, что было и будет… От обнищавших сел, вырубленных виноградников, обесчещенных девушек и заживо сожженных парней, от глубоко и безмятежно дрыхнущего беспечного своего народа и даже от прекрасного квишхетского лета… Ото всего, что разлагало и развращало нас и готовило к этому позору… к этому рабскому блаженству…» И пока Элизбар так рассуждал, повергший его кабан пустил горячую, пульсирующую, едко пахнущую струю мочи. Но это только усилило удовольствие, Элизбар даже закрыл глаза, безвольно погружаясь в трясину мерзкого блаженства. «Отец! послышался голос дочери. — Отец!» И он испуганно вскочил на ноги. Потревоженный кабан скакнул в сторону. Копнул рылом вывороченную землю. «Сука! Сука! Ты из всех моих убийц убийца!» — крикнул он Лизико и, задрав треугольную башку, выставив клыки, ринулся опять на Элизбара. Элизбар успел поднять уроненное копье, но направить его не удалось, он держал копье как-то вкось, от чего ткнул разогнавшегося кабана в рыло тупым концом. От неожиданности кабан хрюкнул, потерял равновесие и, визжа, как свинья, повернулся к толпе. Толпа попятилась. За это время Элизбар приноровился к копью, зажал его локтем и что было сил вонзил в бок кабану. Тот заверещал, скачком развернулся к нему и пригрозил: «Что, достал, падло?.. Я тебе кишки выпущу!» Не чуя боли, Ражден на трех ногах обежал поле боя, из бедра четвертой хлестала кровь. «Оле! Оле! Оле!» — ревела толпа. «Вот как вы понимаете свободу, — сказал Ражден. — Любому позволяете совать нос в наше грязное белье». — «Пусть все знают, в каком мы положении», — ответил Элизбар. При этом он не отрывал глаз от хромоногого зверя и изо всех сил стискивал копье. Он был готов к бою, хотя, вывалянный в грязи и смердящий кабаньей мочей, едва держался на ногах. «А ведь однажды я тебя и впрямь любила, дура такая!» — крикнула Лизико Раждену. «Ты еще свое получишь! Еще поплачешь, жаба непотребная, блядь домашняя… Поставят раком посреди улицы!» — роняя пену, рыкнул Ражден и стал злобно рыть копытом землю. «Оле! Оле! Оле!» — вопил народ. Голенькая детвора наконец-то сумела поднять в воздух воздушного змея и теперь, отклонившись для упора, посерьезневшие от напряжения, дети с трудом удерживали натянутую, поблескивающую веревку. Элизбар проследил взглядом за натянутой, как струна, веревкой и увидел Антона. Раскинув руки и покачиваясь, тот плыл по воздуху. Оказалось, что дети держали не летучего змея, а Антона.