Инна Кошелева - Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены

Шли долго, добирались на ослах, пока не показались стены Бейт-Лехема.

Вернулись во время жатвы ячменя. Голодная Рут отправилась собирать колоски для себя и свекрови по краю поля Боаза, из колена Иуды, колена царей. Не очень счастливым был Боаз.

В тот день, когда вошла в Бейт-Лехем Рут, умерла жена Боаза, а все его дети умерли ещё раньше…

Видит Витя, как собирает колоски Рут. Другие наклоняются к земле, чтобы сорвать растение, а Рут приседает на корточки, как деревенская русская девчонка, которая нашла гриб. Как это делала там, в России, Манечка. По этому ритмичному, музыкально-весёлому, танцевальному почти движению Боаз и отметил её боковым зрением. А после внимательно рассмотрел скромницу с высокими скулами и нежной розовой кожей, на которой так хорошо смотрятся солнечные отметины — веснушки.

Как ни странно, Витя и сам всегда пленялся женской скромностью (качество не просто не современное, а совсем забытое). Манечкино полудетское платьице в горошек, неуверенность Кэролл, просвечивающая через панцирь победительности…

Почему-то он всегда знал, что кокетки пусты в любви, а «тихие» проявляются в близости сильно и неожиданно. Дачная сторожка Манечки, усыпанная сосновыми иглами… А было-то ей всего ничего, двадцати не было.

…Застенчивая Рут пришла ночью на гумно Боаза, сражённому усталостью, и легла своему господину в ноги…

В полночь Боаза будто что-то толкнуло. Как смотрели они друг на друга при луне? О чём говорили?

Дед рассказывал Вите, что первая брачная ночь очень старого Боаза (кажется, ему было 80) стала его последней ночью (тогда они с Манечкой смеялись над этим и старались каждую ночь в сторожке использовать как последнюю, — это удавалось, сосна посыпала их иглами щедрее и щедрее). Боаз умер, а Рут зачала сына…

Сын… Вот чего он никогда не мог бы объяснить Кэролл. И потому не пытался. Этот первый взгляд Мишки, младенца, явившегося оттуда, где распределяются все смыслы жизни. Сын — награда, сын — вексель, сын — оценка: всё у тебя, как надо, Витенька.

Ребёнок для него, как и для Рут, — мистическое звено в цепи поколений.

Конечно, тепло от парного затылка рождало в нём животную умиленную радость. Но не менее важно и рассудочное знание: на его участке в Иудее, в глубокой тени персиковых деревьев, которые он сам сажал, будут играть Мишины дети, после дети его детей. И так — в бесконечность времени и вселенной.

Еврейское чадолюбие не сводится к простому отцовству. Живём! Выживаем! И выше к небу подбрасывает младенца пляшущий от радости отец: смотрите, смотрите все! Это мой сын!

Еврей. По генам еврей. И он никогда не сможет совсем отвязать от себя выросшее дитя, как это делают американцы. И планировать семью не сможет. И конструировать будущее, не чувствуя, как сложно в этом мире соединяются мужчина и женщина и как много в этом от будущего, не сможет. Пути Рут и Боаза, язычницы и иудея, не должны были сойтись, но сошлись. «Боаз родил Оведа. Овед родил Иессея. Иессей родил Давида…»

Вплетается ещё одна и ещё одна ниточка в ковер человечества.

Он, Витя, родил Мишку.

Кончилась Книга Рут.

И было ещё время полёта, чтобы соседка могла рассказать Вите, что Рут жила долго. И видела она славу своего великого правнука и великого государства, им созданного, сидела на великолепном золотом троне Давида и была любимой его прабабкой. И даже Соломона она провожала по жизни немало лет. Присутствовала при знаменитых его судах и радовалась мудрости своего потомка. Поняла Рут, зачем была послана в этот мир.

— Так говорят еврейские предания, — закончила женщина, похожая на мадонну Рафаэля.

…Земной шар поворачивал свой бок к восходящему солнцу, в ауре планеты чёрные и синие полукружья размывались розовым. — Через час наш самолёт совершит посадку в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион, — объявили динамики. Быстрее зажевали все вокруг кошерную и некошерную пищу, забегали к туалетам дети, заходили по проходу стюардессы с пластиковыми пакетами для мусора.

И вот снова стоит Витя в огромном аквариуме аэропорта. Только за бесконечными стёклами не ночь и не мглистая морось, а утренний блеск средиземноморского города. Но Вите неуютно, как тогда, по приезде в Израиль, и даже больше. Куда направиться, если не знаешь, куда хочешь? Точнее, никуда не хочешь?

И вновь то движение, та походка — нелепой раскачкой — Соня Эйнштейн! Вместо шляпы панама с полями, вместо чёрного плащика — белое платьице, сарафан, все бретельки наружу. Кинулась, словно к родному. Приложилась к щеке. Не при исполнении? Нет, всё же в делах, потому что разговор пошёл об очередном Сонином проекте.