Инна Кошелева - Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены

Актриса? Топ-модель? Леди? Путана? Ах, зелен виноград, возникла в душе щемящая нота. Не для таких, как он, — для избранных эта женщина. И потому лучше не замечать маленького отступления от эталонности, особо милого его душе: фигура женщины была не просто бескостна и мягка, но и, как у многих спортсменок, несколько утловата, с плечами развитыми, но до конца не развёрнутыми до прямой. Велосипед? Весла? Каким спортом она занималась? Утлая, уютная, готовая принять в себя, как лодка, как люлька… Легче всего заглушить робость дерзостью. И он дерзил. Нет, он не скрипел зубами, он вспоминал английский, благо хватал его в школе на лету, как всё остальное.

— Ты за боцмана? — Его устраивало, что в английском нет подобострастного «вы» и жлобского «ты». Нечто не самое вежливое, и главное интонация…

— Я боцман.

— Если такие красавицы в начальстве, риск плавания повышается.

— Не рискуй.

Отступил, бросил: «Шутка», — и протянул руку:

— Виктор.

Пожала крепко:

— Кэролл.

— Имя яхты и твоё…

— Да, так назвал отец и меня и яхту… Это всё, что у него когда-нибудь было стоящего, у бедняка и бродяги. Я только родилась, он подарил меня миру, а мне — это средство передвижения.

— Но это совсем не мало. Отличная посудина. Значит, ты владелица?

Молча кивнула.

Она устроила ему смешной экзамен. Пол в домике он вымыл за шесть минут: разом выплеснул ведро мыльной воды, а потом согнал большим куском резины за порог. Мыл тем же способом, каким моет каменный пол любая израильтянка. На бумаге показал, как складываются два куска ткани для бельевого шва (сколько таких швов сделал он в стране исхода, соображая новую простыню из двух старых!). Подобрал по каталогу марку клея для заплаты на парусе.

— Беру, — сказала хозяйка.

…Она вписывала его в какой-то реестр, а он смотрел на её ухо, просвечивающее даже в полутьме безоконного домика. Раковина, розовая, нежной округлой резьбы. На затылке плотный ежик коротких волос.

— Мне нравится эта линия, — сказал Витя, и, слегка дотрагиваясь, провёл рукой от затылка до шеи.

— А мне — эта. — Кэроллл прошлась авторучкой по ширинке Витиных джинсов, преувеличив имеющийся изгиб.

Ого! Сказано было без вызова и без смущения. И уж без всякой игривости точно. Отстань, мол, отцепись, не удивишь ты меня своими штучками.

— Ты феминистка?

— Я — это я. Мать, кажется, была одно время феминисткой. Сначала они с отчимом хипповали, а когда тот смылся, она стала мужененавистницей. Кем ещё можно быть среди вас, козлов и сексистов?

— Ну, так-то за что?

— Ты даже не скрыл удивления, что я боцман. Не капитан, заметь. Яхта моя, капитана я наняла, как тебя, по контракту. Могла бы и сама, я взяла полный курс вождения. Но не люблю ответственности за жизнь других и потому выполняю обычную женскую работу на корабле, веду домашнее хозяйство. Порядок, чистота, пища… Но даже это тебя поражает.

— Извини. Но… Каково тебе… такой… — Он так и не подобрал слова. Красивой? Соблазнительной? Не то, не здесь. — Такой, — повторил, — среди мужиков? Одной женщине? Долгое время?

— Увидишь каково. Приставать бесполезно. Партнёров выбираю я. Вчера капитана, сегодня шкипера.

— Да… — только и сказал Виктор. — Ну, времена, ну, нравы! — Сказал по-русски, так что Кэролл на эту реплику не отреагировала.

На яхту их доставили спасатели.

Рыбачий катер то и дело вскидывался, будто решал — улечу, и тут же бухался на металлизированную гладь моря — мол, передумал. И вверх-вниз взлетало перед глазами огромное алое солнце, уже севшее на воду.

Пареньки укладывали сеть, а Витя с американкой сидели на скамеечке у кормы. Сидели тесно: её плечо касалось его плеча, он чувствовал её бедро, колено, верх икры — через два слоя джинсовой ткани текло в него дивное живое тепло. А боковым зрением видел точно выверенный гармонией профиль с коротким носом и круглым затылком. И тонкую шею, подчёркнутую в сумерках воротником светлой блузы.

И жизнь, недавно лениво откликавшаяся на скучные и однообразные события, вдруг преобразилась. Она шла на него извне, проникая в каждую клеточку тела и возвращаясь от сердца волнами благодарности, что есть мир, есть он, море и эта женщина. Так хорошо, так просто и бессловесно, так тревожно!

Семь футов под килем!

…Первой стоянки он не заметил. Пока загружались на Кипре водой, увидел несколько пляжных див без верхней части купальника. Для его хайфских стриптизерок обнажить грудь — означало последний, самый нелёгкий этап работы. Здесь это делалось без акцентов, само собой. Отбрасывались в сторону косыночки и лифчики, и дерзкому солнцу подставлялись созревшие плоды. Грудки были прелестны, но не будили желания и воспринимались вполне отвлечённо. Скульптурно. Или вообще не замечались в рабочей суете.