Инна Кошелева - Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены

— Я быстро всё бросила, кроме Пита. Его позже — тоже. Не могла смотреть без смеха, как он рвёт пуп, чтобы получать деньги, которые можно легко заработать на ближайшей автостоянке, не загружая своей головы. Ему было некогда даже ночью… Мне казалось, что и во время… он думает о другом — накопительных программах, интригах.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ты ищешь золотую середину? — спросил Витя.

— Я ищу ответа: чего мне искать? Отсюда и яхта.

— Для меня яхта — тоже поиск… выхода. Хотя если что-то в этом мире меня устраивает, то это — жена.

Кэролл погрустнела.

— Если я вижу кого-то в счастливом браке, мне делается одиноко, я пытаюсь понять: как эти двое сумели отказаться от выбора в дальнейшем? Каждый из моих прежних мужей мне нравился за что-то одно, и что-то одно мне сильно не нравилось.

Кэролл говорила, теребя нитяной бантик у шеи, и это мешало Вите слушать её.

— Я встаю утром и делаю зарядку, ем свой сэндвич и яичницу, пью кофе и крашу губы, чтобы улыбаться миру. И хочу чуть-чуть романтики и любого дела, полезного для окружающих и приятного мне сегодня. И это слишком много? Это невозможно?

Витя поразился простоте её формулировок. Если бы он так же выделил главное желание из нервной, болезненной путаницы связей, событий и отношений, у него получилось бы еще проще: я хочу играть на кларнете. Играй, кто тебе запрещает? Наверное, так ответила бы ему Кэролл. При чём тут деньги? При чём дети? Правильно поставленный вопрос точно выделяет главную цель из всего второстепенного. И указывает кратчайшую дорогу к ответу.

Двух своих мужей Кэролл (узнал из дальнейшего разговора Витя) не жалела и не вспоминала. Потому что, по её словам, вспоминать вообще не любила.

…Саксофон собирал к ночи на палубе всех, кроме дежурных. Но играл Витя только для Кэролл. Она садилась на корточки чуть поодаль, опираясь спиной на борт яхты.

Как ему не хватало своего кларнета! Саксофон, даже высоким, женским своим голосом неплохо выражал силу мужского желания, его животную составляющую — агрессивную волю. Сорвать вязаную полосочку с высокой шеи…

Это прекрасно! Но мало…

Как ему нужен кларнет!

Витя помнил наизусть все поздние вещи Брамса, написанные для этого инструмента. Брамс был в тяжелейшем кризисе, чувствовал, что иссяк, исписался. Он даже составил завещание. И вдруг… кларнет. Кларнетист Мюльфельд… В его исполнении «примитивный» кларнет звучал совсем не резко. И пошло: две сонаты для кларнета с фортепьяно, трио для кларнета, виолончели и фортепьяно, квинтет для кларнета со струнным квартетом… Гениальная музыка…

Кэролл…

Эротическое напряжение передавалось в тех палубных концертах, это было доступно импровизирующему саксофону даже лучше, чем кларнету. Но сколько ещё оставалось там, в нотах, стоящих перед Витиным внутренним взором! Каждый знак — сфера, взрывающаяся под напором не только желания, но и мысли, и нежности, и жажды видеть Её, слышать Её, любоваться Ей, говорить с Ней.

«Пойдём!» — звали глаза Кэролл, он почему-то видел их даже в безлунные ночи. Впрочем, на воде не случалось полной тьмы, вода бликовала, фосфоресцировала.

Всё труднее было Вите уходить с палубы в каюту, к своему турку.

О, Мальта, о, Валетта! О, простор окоема! Куда бы они ни шли, улица распахивалась или в небо или на море, или в небо и на море сразу.

В тот раз (Витя всё помнил до мелочей, такое случается перед грозой и перед любовью) Кэролл не надела наряд с чопорными деталями, бантиками, воротничками. Майка, шорты, кроссовки.

Но все головы встречных всё равно поворачивались ей вслед, все взгляды притягивались этой идеально скроенной молодой женщиной.

Зачем они полезли на древнюю стену форта Сент-Элмо? Скорее всего, для Вити то был повод крепче сжать сухую крепкую руку спутницы.

Но что-то случилось с ними, когда вдруг линия горизонта ушла, открыв простор вокруг острова. Город шумел внизу. Сновали старенькие желто-серебряные автобусы и толпы туристов, а море предстало в странном покое — даже белая кромка пены у берега казалась сверху неподвижной.

Он впервые увидел её лицо так близко при дневном свете. Гладкая кожа, смуглая и светящаяся… Без трещинки и щербинки… Ничто не мешало наслаждению видеть её.

— Ты знаешь, что там, на севере остров Гоцо? — спросила Кэролл.

— Почему я должен знать этот остров?

— Потому что это тот самый, на котором нимфа Калипсо удерживала Одиссея своей любовью.

Разве он говорил ей о словах Манечки при расставании? О том, что та сравнивала его с Одиссеем? Не говорил, конечно. Но маленький привкус предательства с его стороны и бесцеремонности — с её, Кэролл, возник…