Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

Дальнейший путь лежал на Соколиную. Бобков оставался в Крестях ждать самолета. Аганя оглядывалась на него, и её прошибали слезы. Так светло было, радужно. Смотрела, и казалось, что они с ним чем-то очень похожи. Похожи, и всё тут…

Путь был недолог: километров шесть. Рабочие по дороге всё же выговорили начальнику: люди-то неспроста взбеленились — то с хлебом плохо, то обуться не во что, то инструмента нет — ну, как её, землю-то, без кайла?

Начальника звали Григорий Хаимович Бернштейн. Девчонок он принял радушно, как родных. Посмотрел с подозрительностью на Аганины боты, заулыбался шире прежнего, но ничего не сказал, видно, полагая, что жизнь сама переобует.

Выделил им отдельный домик: тогда они ещё не понимали, какой это был дар. Пусть и на время.

К дому подошли — мужики уже стояли гуртом. Началось:

— Эй, красивые, вы не меня ищите?

А дальше — наперебой:

— Вон та — моя!.. А эта моя!..

— Баста, мужики, — выскочил Рыжий. — Мы их с Васькой Коловертновым уже забили!

При имени Васи Коловертнова все примолкли. Тот высился каланчой и голоса не подавал.

— Что это за частнособственнические настроения?! — нашёлся смельчак. — Всё у нас колхозное, всё у нас мое! Верно, я говорю, девушки?

— Ждите, ночью придём, — гнул своё Рыжий.

В доме, куда их поселили, потолок был в пятнистых разводах: видно, брага у прежних жильцов забродила, выбила пробку из логушка — и всё веселье на потолке отпечаталось. Вот горя-то мужики хлебнули! Аня, а за ней и Аганя засучили рукава: до глубокой ночи драили потолок, мыли с голячком, до блеска некрашеный пол. У практичной Ани была припасена сушёная полынь:

— С полынью надо мыть, — учила Крючочек-петелька. — Да полынь по полу и под постели настелить, а то блохи заедят.

Задышалось легко. Однако засыпать было страшновато: всё мерещилось, что подкрадываются эти, из «бывших». Дверь была без запора. Так и лежали: чуть какой шорох — у них уже головы торчат из спальников, как антенны.

— Этот, здоровый, — предупреждала Аня. — Ты с ним — смотри! Он глаз на тебя положил.

— Что? — не сразу поняла Аганя.

— Здоровый, говорю, Вася этот, глазами-то тебя заел!

— А-а, — думала о своем Аганя. — А Рыжий — на тебя глаз положил.

— Добра-то!

— Тише…

Они умолкали, лежали притаённо, от пустого страха начинал давить хохот. Но и смеяться было страшно.

— А начальство ничего, — заключила Тоня. — Жить можно.

— Ученые люди… — улыбнулась во тьму Аганя.

Не торкнулись бывшие уголовники той ночью в их двери.

И не помнила Алмазная случая, чтоб за всю её таёжную жизнь кто-нибудь из «вольняшек» тронул кого-либо из девушек. Как, впрочем, почти не случалось у них стычек и с мужчинами-геологами. Последние имели над бывалым, битым жизнью работным людом какую-то необъяснимую силу, власть. Забуянил, побежал, замахиваясь кайлом кто-то из рабочих, недавний зэк, оказался рядом геолог, руководитель партии, экспедиции или отряда, дай-ка, мол, сюда инструмент-то, намашешься ещё, успеешь — покажется, ну, сейчас с размаху так и шибанёт его — нет, смотришь, сложил буян «орудию».

Можно посчитать, что бывшие заключённые просто привыкли подчиняться «начальнику». Но не было охраны, и долго это продлиться не могло бы. Можно скинуть на то, что прибыли сюда не те, кто и дальше хотел блатовать, а те, кто нацеливался на другую, рабочую жизнь. Но точнее всего: понимали.

Понимали, что впереди не светит им ничего хорошего без людей, которые, как стало принято говорить, смотрели за горизонт. Туда, где ждёт честным трудом заработанная жизнь, а главное — жизнь их будущих детей.

Между самими «образованными» столкновения случались. Одно из них повело своим кругом всю её, да и не только её жизнь. Но до этого надо было еще много отшагать по тайге.

— Ой-еой, — участливо качала головой Балыгей, провожая девушек в дальнейший путь. — Бурундук нора рано прятался, зима шибко мороз бывай.

Эка невидаль, мороз! Да разве в тайгу они шли — в грядущее!

Шурфы проходили «на прожёг». Выкладывали размеченные линии на земле штабелями дров — и жгли, прогревая до оттайки вечную мерзлоту.

Всеночно продольным заревом пылало кострище. Не стихал огонь в железной печи, согревая нутро палатки. Спали на нарах, устроенных вдоль стенок, как в якутской юрте. Девушки могли не вставать: мужчины повыносливее, такие, как сильный Вася или шустрый Рыжий, поднимались, подбрасывали в печь дрова.