Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

— Ну, не зэк! Вольно отпущенный этот, бабу-то, якутку, уговорил, а охотник-то вернулся. В избу входит, а они лежат. Ребятишки тут прямо бегают. Ну, он, недолго думая, ружье снимает, и обоих — одним выстрелом.

— Да не в Крестях, а на Маме, — прокашлялся Суровый. — И не вольно отпущенный, а геолог. И не якут, а русский. А что охотник — это точно. Их-то порешил — туда им и дорога. А вот мужику теперь сидеть…

— А про восстанию не слыхали? Там же где-то ой, какая восстания была!..

Крючочек-петелька тем временем нашла себе заботу: помогла перепеленать ребенка и сделала это лучше, чем мать. А скоро и клубок появился в её руках: младенцу нужны были носочки!

Долгой дорогой тянущаяся нить стала мерещиться Алмазной, когда она вспоминала то время. А стоило прикрыть глаза, как шерстяной клубок под веками начинал разрастаться, шириться: вращался во внутреннем взоре, как целая Земля.

Наутро следующего дня вернулся с материка самолёт, гружёный продуктами и спецодеждой. Девчонкам выдали шубы, валенки, по-сибирски — пимы. Сибирь — она всё та же Россия, но когда говорили «из России», или точнее, «с Россеи», то означало, что оттуда, с другой стороны Урала. А Материк — это уже все иные, обжитые места.

Шубу Аганя надела, а валенки нет: щеголяла в купленных с рыбацкой зарплаты ботах. Лётчики вновь взяли девушек на борт, и приземлились, наконец, в Крестях. Спешно, не заглушая мотор, высадили их, скинули вещи на снег, захлопнули дверь, и скоро самолёт растворился в непривычно сумеречном для полудня небе.

Пока выходили из самолёта, провожали его взглядом, Агане всё казалось, будто сразу же повстречаются те геологи, которых видела некогда на барже. Нездешние. И красивая женщина с уложенной кружком длинной косой, и скрипачка, вся подтянутая, как лучница. И звуки скрипки чудились уже. Только сердце острее томилось нытьём: почему же она так и уехала, не выведала про Андрея Николаевича? Стыдилась спрашивать, а теперь — руками разведи!

Впереди маячили потемнелые избы без крыш — глазу, привыкшему к коньковым крышам, казалось, будто скосили верх у деревни! На домах уже толстым слоем лежал снег, свисая по краям, как шапки едва пробившихся из-под земли грибов. Брехали собаки с подвывом.

Крючочек-петелька резко придвигала к глазам спадающие очки, как бы не веря глазам своим. У Агани забилась жилочка под сердцем: вот она и началась, желанная новая жизнь!

Из-за домов показались двое: выбежали и остановились. Парни. Только один как бы срезанный, а другой — надставленный. Пошли навстречу, словно по льду. Точно — один в половину другого.

— Молодые специалисты? — малорослый загребал руками, как невиданный богатырь. — Ждём! Будем знакомы. Начальник партии Берштейн!

Начальник снял варежку и протянул неожиданно широкую ладонь. Лицо у него было конопатым, брови огненно-рыжими, а нос картошкой.

— Начальник! — почему-то вся подобострастно зарделась Аня.

Верзила, пришедший с начальником, странно хмыкнул. Он стоял в сторонке, нависая, как вздыбленный конь.

— А это, — представил его начальник, — главный бухгалтер.

— Бухгалтер?! — приахнула Аня, забыв поправить очки.

— Главный! — поднял начальник палец вверх. — Вы деньги привезли?

— Какие деньги?

— Зарплату, та-аскать, трудящимся массам.

— Мы же сами работать приехали!

— Документы. Пачпорта, — произнес начальник слово «паспорта» по-деревенски.

Крючочек-петелька, как на пионерской линейке, готовно протянула паспорт. Подала документ и Аганя почему-то не очень уверенно.

— Чё и требовалось доказать! — припрыгнул начальник, хлопнув пальцами по паспотртам: — Обе незамужни! — повернулся он со смехом к бухгалтеру.

— Эй, глазастая, — подал голос верзила, — моя будешь.

Он смотрел из-подлобья так серьезно и тяжело, что у Аганя ступни через подошвы сапог стали примерзать к снегу.

— А моя эта, четыре глаза! — закатился рыжий начальник.

Его сухое веснушчатое лицо сделалось удивительно смешным и совсем мальчишеским: пацаном он был, не старше Агани!

— Алдьархай! — донёсся издали женский крик. — Бэсеччик!

От домов, переваливаясь уткой, бежала женщина.

«Бесеччик», — вспомнила Аганя: так говорила сестра-якутка, когда рассказывала об Эллее, женившимся на Растрепанной Косе. Он был разбойником, бандитом.

— Тьфу ты, всю малину… — сплюнул в сердцах Рыжий.

Вытер, пришмыгнув, кулаком нос. И затеял игру в кошки мышки, приманивая паспортами. Ранние въевшиеся чернотой морщинки зловеще коверкали его добродушное лицо.