Владимир Карпов: Утешение

— Там, вообще-то, знак: проезд запрещен. Но давай, попробуем.

Наклонная, не наезженная, припорошенная талым снегом дорога поднималась вдоль обрыва. Иван медленно, настороженно миновал опасное место, полностью протрезвев, остановился у Храма: старинного, строгого, с неожиданно ярким, огневым шлемом купола.

— Ты далеко встал, — ощутила она ногами землю, — к берегу поехали, к берегу!

С откупоренной бутылкой «Шампанского» в руке, на ходу отпивая из горлышка, она вольно шагала вперед.

— Ты как-то больно смело идешь, — приостанавливал Иван, — там ведь, впереди, обрыв.

— Ты за меня не бойся. Я здесь все исходила.

— Да я за себя боюсь. Темно, скользко.

Он все-таки держал руку наготове, если она так с разгона и шагнет. Но Галя остановилась, встав перед обрывом, и еще сделала полшажка, кончиками носков нащупывая край.

— Волга! — произнесла она. И запрокинула дно бутылки.

— Ты, конечно, очень смелая. Но мне на это тяжело смотреть: я стою, как в прыжке.

— Неужели будешь ловить? Неужели стал бы? — чуть подвинулась она вперед.

— Да не пытай ты меня! Иди сюда, — осторожно, боясь вспугнуть, потянул он ее на себя.

Она подалась, рассмеялась в его объятьях. Снова выпила. Протянула бутылку ему.

— После водки «Шампанское»? — покачал он головой. Но сдался.

— Тебе жить охота, я понимаю. А мне — хоть сейчас бы! Если бы не дочь!..

Она скользнула ладонью по его руке, будто в ласке, перехватила бутылку, сделала резкий глоток. Развернулась к Волге.

Ему хотелось, но неловко было спрашивать: что она видит?

— Белое, белеет, вижу, — проговорила она.

Снег падал редкий, будто кончались его запасы. Хлопья вдруг взвивались в неощутимых воздушных потоках, теряясь за пределами высвеченного фарами пространства. В Плесе еще местами горели огни. Неспроста художнику эти места и навеяли картину «Над вечным покоем». Пойма Волги отчаливающим кораблем с надраенной палубой словно отправлялась в неведомый путь…

— Почему вы, мужики, так стерв любите?!

Галя круто запрокинула бутылку, поперхнулась, согнувшись пополам, ноги тотчас скользнули по краю и, широко взмахнув, она взвилась над обрывом. Глаза его — так и зафиксировали: полет. Каким чудом ему удалось поймать ее? Подхватить, будто птицей соколом? Он просто обнаружил женщину в своих руках, причем уже далеко от края мыса, куда они приземлились, словно упав с высоты.

— Все, чтоб больше туда не ногой!

А ей было весело — как ей было весело! Она хохотала, извиваясь, победоносно счастливая. Бутылку в этом страстном кульбите она не выпустила из рук!

Теперь они оба смеялись, выхватывая друг у друга из рук «Шампанское», и запрокидывая дно.

— Включи музыку, потанцуем!

Он стал искать волны, выбирая спокойную мелодию.

— Оставь эту, — выбрала она ритмичную, быструю музыку, — сделай громче! Еще громче! На всю громкость!

Динамики забухали, сотрясая машину и, казалось, все это спокойное величавое пространство. Женщина танцевала, размахивая бутылкой. Рослая, статная, сильная. Как тогда, в девятнадцать лет, под Астраханью, на бахчи, где поспешно выспевали арбузы, — необозримое поле арбузов, которые студенты собирали в горы, утоляли арбузами жажду в паляще солнечные дни, закусывали ими вино теплыми вечерами, пели, веселись до утра, и танцевали, танцевали!..

— Классно!

Да, она не видела этой безмятежности вокруг, Храма, призванного охранять покой. Или, по-своему, видела, понимала, а ей именно этого и хотелось: сотрясти саму вечность!

— Ее ребенок будет тебе всегда напоминать того, другого, — со злобной радостью стала выговаривать танцующая женщина, — которого она выбрала вместо тебя! Ребенок от него ей всегда будет напоминать его, и ты будешь это видеть. А под старость тебе придется нянчиться с внуками, которые будут походить на него, ее настоящего избранника!

Каждое движение ее грациозного тела, изворот плеча, вскинутые руки, словно говорили, кричали, возопили: «Любить можно только меня, я — самая прекрасная, единственная из женщин!»

— И ты будешь смотреть, как она им радуется, и будешь думать, что она радуется ему! Они будут играть, смеяться, а тебе будет хотеться их пострелять, потому что они будут такие же уверенные и наглые, как он! Они выместят тебя из ее жизни, но ты уже ничего не сможешь сделать, потому что будет поздно, и ты будешь зависимым от этой женщины. Ты будешь всю жизнь тащить на себе чужие грехи!..

— Да не чужие это грехи!.. — Воскликнул он, не слыша себя в музыкальных ритмах: — Все так, и не так. Она… не стерва. Я сам во все виноват! Она… — Иван хотел, но не мог объяснить. — Она чистая девочка, она просто очень много ждала от жизни, она хотела любить, рожать детей, она хотела жить всерьез, а я искал утешения, — мы все ищем забав, нам ничего не нужно всерьез, всерьез нам страшно, мы вообще не знаем, что нам нужно?!