Миколас Слуцкис - На исходе дня

Внутренний слух не предупредил меня, что вью веревку из песка. Может, и шептал что-то, но робкий его голос заглушался гулом из квартиры Жаленисов — там уже песня загремела. Как через усилитель, доносилось квохтанье Виктораса. В глазах покачивалась его победоносная, сияющая блаженством морда. Земля полна чудес, но являются они не размазням, погрязшим в самокопании!

Вскочил, кости, мышцы и нервы сплавились в послушный, гибкий механизм. Как мяч, бросил его в ванну. Веселые струи скребли грудь, подзуживали, подстегивали мои желания, даже полное имя, внесенное в заграничный паспорт, не раздражало Кто сказал что моя магистраль проходит только через Григишкес Вевис и Электренай? Стоп! Нужна будет характеристика, а я, болван, институт бросил… Из-за такой мелочи рухнет мост через Атлантику? Мокрыми рука ми схватил ватман, вдохновенно и самокритично начертал свой образ: к телу жирной свиньи пририсовал фотографически точное лицо, чтобы маэстро не спутал со своим. Сунув в конверт, надписал адрес. Маэстро будет икать от счастья, и характеристика обеспечена.

Ожившую надежду вместе с ожившим своим телом швырнул на улицу. Надежда неслась, опережая телесную оболочку, влажную уже не от болезненной слабости — от горячего, освежающего силы пота Надежда летела впереди меня, цеплялась за троллейбусы и автобусы, звякала телефонами-автоматами. Она творила себя, как упругая масса на гончарном круге, казалось, вылепит из воздуха любую форму В прыгающем зеркальце такси я с трудом узнал Ригаса — костюм белейшая рубашка, широкий пурпурный галстук, на подбородке ни единого волоска И когда это успел я побриться, напялить костюм, пылившийся в шкафу между платьями Дангуоле? Треснуло под мышкой когда вваливался в такси Осторожнее, юный мистер В стекле телефонной будки отражался элегантный манекен. Должны были быть и крылья, просто они не видимы, чтобы идиоты не спрашивали, где купил.

Алло, мне Шарунаса! Ты, Шарунас? Не приезжай не найдешь. Ни сегодня, ни завтра.

— Кажется, я шкуры с тебя не драл! — Он недовольно сопел.

— Надоело! Уезжаю.

— Бизнес учуял?

— БАМ или Кам АЗ! Тебе и не снилось, а?

— А пальчик?

— Ты же нюни распустил, не я… Поковыряли, и будь здоров. Прощай, пролетариат!

— Пролетариат никому не навязывается. — Шарунас был обижен, а может, завидовал. — Драндулет твой пока без тормозов. Не вздумай на нем тарахтеть на БАМ.

— Скоро вернусь на «мерседесе»! Автоматически убирающаяся крыша, стереоустановка и кондиционер. Попомни мои слова!

— А ты мои.

— Не бойся, не забуду!

Даже на расстоянии, с другого конца города, несло от него смазкой и дешевым пивом.

— Дури на здоровье, но машину не тронь.

— Я ж не детсадовский.

— Иной детсадовский опаснее взрослого дурня.

И бросил трубку.

Я снова увидел себя в стекле, как никогда бодрого, элегантного.

В тусклом полумраке холла жалобно гудела виолончель, словно уныло всхлипывала, не в силах взлететь, запутавшаяся в сухой траве птица.

— А, жених! — В потемках появились джинсы, спортивная трикотажная кофточка и смычок. — Что означает сей парад?

Ткнула смычком в мою сторону: оранжевая кофточка рельефно облепила грудь Сальвинии. Пахло паркетным воском и благородным персидским ковром, от этих запахов, едва я тут появлялся, кололо под ложечкой, однако на этот раз не захотелось зарыться носом в шершавый аромат. Колесо счастья вращалось не здесь.

— Прощальный визит, дорогая. Исчезаю!

— Куда же, милый? — Печально-равнодушный голос не скрыл ее встревоженности.

— Исчезаю, чтобы возродиться из пепла. Как феникс.

— О такой жертве мы не договаривались. Пепел мне ни к чему. Если скучно… можно было бы видеться и почаще, пока не обменяемся колечками.

— Брр… Это обязательно?

— Они жаждут этого, милый. — Смычок поплыл в направлении старинного виолончельного футляра, словно там притаились Мейрунасы. — Всему свое время…

— Время для меня больше не существует.

— Говоришь так, будто стоишь по ту сторону.

А я и вправду по ту сторону!

— Прекрасно. — Она рассердилась. — И все же тебя ждет берег.

— И с Владой пока не запрещается?..

Смычок рубанул по виолончели, как хлеборезный нож.

— С кем угодно, только не с ней.

У родителей такое же мнение? — Приблизившись, я принюхался к невиданному футляру. Серебро и перламутр. И откуда только выкапывает подобное ее папаша? Еще усерднее ткет ему золотую нить отвратительная жаба? Уже не дома, чтобы не портить его запахов, а в адвокатской коллегии, где он председательствует.