Клаус Хагерюп - Маркус и Сигмунд

Когда Бента появилась в их школе пару дней назад, с учениками случилась чуть ли не истерика. Они теснились, чтобы взять автограф у новой школьной звезды, а Бента написала свое имя по меньшей мере раз сто, пока учитель Воге не пришел и не попросил оставить девушку в покое. Он был уверен, что ей хочется чувствовать себя обычной ученицей. Бента кивнула, поблагодарила его за помощь и дала по его просьбе два автографа. Сигмунд тоже подходил с блокнотом, но не осмелился попросить расписаться в нем, потому что все еще стыдился спора о музыке и исполненной пародии на рэп. Когда Маркус предложил попросить за него, Сигмунд обрадовался этой идее.

— Попроси ее написать: «Привет дорогому Сигмунду от Бенты».

— Дорогому Сигмунду?

— Да.

— Думаешь, стоит?

— Еще как, — ответил Сигмунд и самоуверенно улыбнулся. — Потому что тогда она поймет, что она мне нравится.

Маркус сообразил, что нет смысла что-либо обсуждать с парнем, начисто потерявшим связь с реальностью. Он подошел к Бенте одним из последних незадолго до того, как Воге вмешался и спас ее.

— Привет, — сказала Бента. — Здорово увидеться снова, Маркус.

Случись такое пару месяцев назад, он бы стал заикаться и спотыкаться, покраснел бы и начал переминаться с ноги на ногу от возбуждения, но теперь она не интересовала его как девушка, только как человек.

— Очень здорово увидеться с тобой, Бента. Можно попросить у тебя автограф?

— Конечно. Что написать?

— Можешь написать «Привет дорогому Маркусу от Бенты».

Нет! Неправильно. Это же Сигмунду она должна была написать «дорогому», но теперь было уже слишком поздно. Она уже все написала.

— А еще я хотел попросить тебя написать Сигмунду.

— А почему он сам не попросит?

— Наверно, он сам очень занят, — ответил Маркус и покосился на Сигмунда, который стоял в самом дальнем углу школьного двора и листал книгу.

— Можешь тоже написать «Привет дорогому Сигмунду»?

— Думаю, хватит одного моего имени, — сказала она.

Когда Маркус вернулся к Сигмунду, тот переминался на месте.

— Она что-нибудь сказала?

— О чем?

— Обо мне?

Маркус покачал головой:

— Нет, но зато написала автограф.

Он протянул блокнот. Сигмунд схватил его трясущимися руками, а потом издал негромкий возглас неудовольствия:

— А куда делся «дорогой Сигмунд»?

— Не знаю, — ответил Маркус. — Она посчитала, что одного ее имени хватит.

— Это она мне назло, — сказал Сигмунд.

— Может быть.

— Что там у тебя?

— Блокнот с автографами, — сказал Маркус.

— Она тебе тоже дала автограф?

— Да.

— Можно посмотреть?

Маркус немного задергался. Ему не нравилось, как стала развиваться ситуация.

— Зачем это? Точно такой же автограф.

Он сам заметил, насколько неестественно звучал его якобы равнодушный голос. Сигмунд прищурился:

— Я все равно хочу посмотреть. — Он выхватил у Маркуса блокнот и открыл на последней странице. — Ага!

— Что «ага»?

— Вот, значит, где он!

— Кто?

— Дорогой привет, — сказал Сигмунд с сарказмом. — Вот, значит, благодарность.

— Благодарность за что?

— За все, что я для тебя сделал.

— А что ты для меня сделал? — поинтересовался Маркус.

— Ну конечно, ты все забыл, — сказал Сигмунд. — Прости меня. Прости, что был твоим другом.

Маркус не совсем понимал, с чего они вдруг стали недругами, но рассчитывал, что это пройдет. В конце концов, это просто ревность, а о ней Маркус знал все. Он сам ревновал по меньшей мере пару сотен раз за свою четырнадцатилетнюю жизнь, и тогда он сам был таким же непредсказуемым.

Прошло два дня, а Сигмунд по-прежнему ревновал. Когда Маркус напомнил ему, что вообще-то потерял способность любить и поэтому не мог представлять никакой угрозы, Сигмунд ответил, что подозревает, будто синдром хронической любовной опустошенности — это чистый обман, чтобы наилучшим образом протиснуться вперед в очереди за девушками.

— Совершенно очевидно, Макакус, что она тебя легко зацепила, — говорил он и смеялся громко и безрадостно.

Сигмунд вел себя как настоящий четырнадцатилетний подросток, но таким он и был, размышлял Маркус, который был на полгода моложе, но куда с большим опытом по части ревности.

Сигмунд все еще жил у Маркуса, но фантастические обеды закончились. Теперь они чаще ели готовую пиццу и куру-гриль в полном молчании. Сигмунд был единственным, с кем он мог говорить обо всем не смущаясь, но теперь они не могли больше говорить ни о чем. Маркус думал, что, наверно, будет лучше, если Сигмунд вернется к себе, но не смел этого сказать.