Хоакин Гутьеррес - Ты помнишь, брат

— В кино? А деньги откуда?

— Ты не перебивай. Ты слушай; вышли мы из кино, она и говорит, а сама покраснела вся: «Не будет чрезмерно смело с моей стороны пригласить к себе писателя? Могу предложить стаканчик подогретого вина и апельсин». Соображаешь? Стаканчик подогретого вина и апельсин!

— Ну, ну, давай дальше, выпили вы вина и…

— Не торопись. Это один из твоих главных недостатков как новеллиста. Рассказывать надо обстоятельно, без спешки. Выпили мы вина (дай-ка мне еще сигарету); в комнате у нее на стене фотографии Кларка Гэйбла [25] Кларк Гэйбл — известный американский киноактер 40-х годов. и Габриэлы Мистраль [26] Габриэла Мистраль (настоящее имя Люсила Годой Алькаяга, 1889–1957) — известная чилийская поэтесса, лауреат Нобелевской премии 1945 г. , этажерка с книгами, Корин Тельядо, и «Кровь и надежда» тоже, над этой книгой она много плакала, Сердце Христово и свечечка перед ним. Матрас шелковый, голубой в золотых ромбах, а наволочки и простыни — тончайшие, восхитительные…

— Врешь ты все, негодяй.

— Ты мне дай рассказать, как я хочу. А то вообще не стану рассказывать.

— Никакие не восхитительные у нее простыни, просто бумажные, а то, может, и из мешковины.

— Тончайшие, восхитительные, говорю я тебе, тончайшие. Какая может быть мешковина, натуралист ты несчастный, жалкий бескрылый реалист! Изумительные, тончайшие, потрясающие!

— Ладно, пусть будут потрясающие. Она же тотчас искупалась в миндальном молоке. Давай жми дальше, романтик.

— Выпили мы вина, — он расплылся в улыбке от уха до уха, — она велела мне раздеваться в самом дальнем углу комнаты и повернуться лицом к стене. Холод в комнате собачий. Она же раздевалась перед Сердцем Иисусовым и при этом громким голосом читала молитвы. Вся покрылась гусиной кожей от холода. Но что за грудь! Какое тело! Упругая вся, твердая. Ей-богу, тверже, чем это поганое китовое мясо, которое ты заставил меня есть.

Маркиз не раз повергал меня в изумление, честное слово. Постелит, например, постель тщательно, аккуратно, ни одной морщинки чтоб не было, каждую пушинку сдует. И тут же на пол плюет и даже на стены, окурки куда попало по всей комнате расшвыривает. В первый же солнечный день после болезни вывесил на балкон свои грязные брюки и невообразимо заношенные носки. Когда брюки и носки высохли и затвердели, Маркиз взял платяную щетку и стал их чистить. Тучи пыли, лепешки грязи летели по комнате:

Услышав, что я вернулся, сказал, чрезвычайно довольный:

— Вот она, настоящая сухая чистка.

— Свинья чертова, тут же пыль столбом и вонища, дышать невозможно!

Маркиз поглядел лукаво и ничего не ответил.

Не меньше поражало меня его чтение. Всюду таскал он с собой какую-нибудь книгу, купленную за треть цены и букинистической лавке, потом продавал ее за пятую часть цены и покупал следующую. Читал он внимательно, жадно и потом повторял наизусть целые страницы, черт знает, какая была у него память! В изгрызенной мышами книге «Вавилонская поэма о сотворении мира» он вычитал историю о благородном человеке, на которого обрушиваются разного рода беды; в конце концов благородный человек превратился в скорбного, всеми покинутого изгнанника.

— Родная душа, приятель.

— Это почему же?

— Благородный, как ты, и тоже изгнанник. Он возмутился:

— Меня никто не изгонял. Я сам себя дискриминирую, тут совсем другое дело. — И пустился в длинные рассуждения.

На другой день, когда я вернулся домой, он сидел на кровати и вопил:

— «Голодные подобны трупам; сытые бросают вызов богам. В процветании своем клянутся они проникнуть на небеса; во вражде клянутся спуститься в ад!»

— Где ты раздобыл такие стихи?

— Это из вавилонской поэмы. Ужас что такое: будто раскаленное железо жуешь.

На той же неделе он запомнил целиком всю Бенаресскую проповедь из «Philosophie Indienne» [27] «Индийская философия» (фр.). Глазенаппа, потом автобиографию Бенвенуто Челлини («Врет он еще хуже, чем Марко Поло, il figlio di puttana [28] Сукин сын (ит.). »), а на закуску проглотил эстетическое исследование Делла Вольпе на итальянском языке.

Маркиз свободно читал на всех романских языках, кроме каталанского и румынского, к которым испытывал необъяснимое презрение. «Эти болтуны не создали ничего, кроме Дракулы [29] Дракула — чудовище, персонаж ряда фильмов 20-х годов, представляющих собой экранизации одноименного романа английского писателя Брэма Стокера (1847 — 1912). Действие этих фильмов происходит в Румынии. », — уверял он; о каталонцах же говорил, что они «потомки финикийцев».