Ингрид Нолль - Почтенные леди, или К черту условности!

Я осмотрела мебель. На стенах современная графика, на полках ряды всевозможных богатых сувениров из далеких стран, на полу темно-синий китайский шелковый ковер. Три белоснежных дивана. Очень скоро на них появятся отпечатки маленьких грязных ручек.

Зять Эвальда снял фартук, швырнул на один из диванов и принес рюмки, чтобы выпить за знакомство.

Андреаса можно было отнести к тихим мужчинам, и свои обязанности хозяина он исполнял без лишнего шума и суеты. Пару раз взглянув на часы, вдруг устремился в кухню, откуда доносился сильный запах чеснока. Эвальд налил мне и себе по рюмке шерри, однако не решился сделать глоток первым. И тут наконец открылась дверь, и в комнату вошла Йола. Ее лицо светилось.

Несомненно, светлые глаза достались Йоле от Эвальда. Но как они выделялись на ее смуглом лице! Кожа цвета кофе с молоком, как говорят в таких случаях, подумала я. Очень привлекательная и уверенная в себе женщина. Она с гордостью несла впереди себя свой округлившийся живот. Золотая цепочка наверняка из Бразилии. Несмотря на беременность, она вышла в туфлях на шпильках, правда, спустя несколько минут сбросила их на середине комнаты, и мы на них не раз натыкались. Рукопожатие Йолы крепкое, как у сильного мужчины.

— Значит, вы папины подруги, — скорее констатировала она, чем спросила, и смерила нас своим бесстрашным взглядом. — Он всегда был многопрофильным!

Эвальд хмыкнул и поспешил опротестовать такую характеристику.

— Как вы могли заметить, я произвел на свет довольно дерзкую дочь! У этого ребенка нет уважения ни к чему на свете!

— Это потому, что мне не хватало твоего воспитания, — заметила она и, уловив доносившиеся с кухни пряные запахи, пошла разведать, что там происходит. — Когда, в конце концов, будет готова еда? Мы с Густавом голодны как волки! И куда подевалась мама?

— Кто такой, Густав? — спрашивает Аннелиза, и Йола показывает на живот.

— Кто-нибудь может мне помочь? — зовет из кухни Андреас и, что примечательно, первым откликается Эвальд. Вскоре он появляется с подносом и начинает несколько неуклюже накрывать на стол. Йола без церемоний, по праву хозяйки, быстро распределяет работы.

— А где мама? — опять спрашивает она и, не получив ответа, отправляется на ее поиски.

Выход Луизы примечателен во всех отношениях. За подобным темпераментом нам просто не угнаться, подумала я, а судить о внешнем виде лучше пусть будут мужчины. Про таких они говорят: горячая задница. Хоть нашим студентам и показалось, будто Луиза едва заметно прихрамывает, но я сразу обратила внимание только на бешеный темп, с каким она ворвалась босиком в жилую комнату. Протянула каждому из нас свою маленькую костлявую ручку, опрокинула чью-то полную рюмку и бросила пару ироничных фраз в адрес Эвальда, который по неловкости вставил свернутые салфетки в высокие бокалы для вина.

— Где ты этому научился? — спрашивает она, ласково поглаживая его по спине. — Не у своей ли жены? Сейчас умру от смеха! — Затем она положила руки на плечи мне и Аннелизе и сказала: — Вы уже видели зимний сад? А наши дивные растения?

Похоже, для нее обращаться на «ты» было само собой разумеющимся, что не пришло бы в голову ни нам, ни более молодым поколениям. Таким образом мы во второй раз побывали в стеклянном дворце, несмотря на то что на улице почти стемнело. Луиза зажгла много свечей и заодно прикурила сигарету.

— Здесь я чувствую себя ближе к дому, — объяснила она, — потому что позаботилась, чтобы тут росли тропические растения. Вы обратили внимание на статный душистый дурман?

Аннелиза благосклонно разглядывает достижения конкурентки — в этом сохранном месте дурман цвел великолепно.

— Моему дурману, к сожалению, приходится зимовать в подвале, — с прискорбием сообщает она и переключается на другие растения.

— Эритрина и тибухина тоже привезены из Бразилии, — продолжает Луиза. — У этой осенью были синевато-фиолетовые цветочки, но ей требуется много воздуха и тепла. Бугенвиллея тоже с моей родины, хотя в Германии многие думают, что она растет только на побережье Средиземного моря.

Луиза превосходно говорит по-немецки, разве что ее выдает едва уловимый акцент. Цвет ее лица темнее, чем у дочери, и при свечах кажется почти коричневым. Платье сшито из нескольких ярусов, каждый имеет свой цвет — розовый, желтый и светло-зеленый. На левой руке я подметила дорогие часы, которые Эвальд нашел на пляже. Что нам с Аннелизой оставалось, как не восхищаться этой женщиной? Столько теплоты и жизнерадостности редко встретишь в представителях наших широт. Разумеется, такой бурный темперамент немного утомлял. Скоро меня стала раздражать ее неспособность приглушать громкость смеха и еще парочка нюансов. Но мне повезло, что она в основном обращалась к Аннелизе, в которой сразу нашла родственную душу.