Анастасия Карабанова - Пассажир 15-го маршрута

Отчаяние возродило в Кольчугине любовь к вечерним прогулкам. Он позабыл о шумных питейных заведениях, снова начал читать газеты, смотреть телевизор и приглашать друзей в гости. Он стал чаще заглядывать в альбом с фотографиями, вспоминать покойных родителей и думать о том, как бы выгоднее продать квартиру и вернуться в родной город, где всё ему знакомо, где не нужно ничего менять и начинать заново, где всё устроено правильно, и все об этом знают.

Порой, после долгого подъёма по лестнице или резкого вставания с постели, Кольчугину казалось, что какой-то груз давит ему на спину, будто набитый камнями мешок. Он списывал это на сколиоз, мучивший его ещё в отрочестве, на сидячую работу в офисе и пренебрежение к физическим нагрузкам. Должно быть, так оно и было, только иногда Кольчугину чудилось, будто за плечами у него и впрямь невидимый рюкзак, а внутри — всё его прошлое, аккуратно разложенное, упакованное для похода. И не было у него никакой возможности избавиться от ноши — а она с каждым днём всё тяжелела, и к старости вовсе грозилась прорасти наружу уродливым горбом. Рюкзак его был полон хлама и дешёвых блестящих копий одного и того же — новеньких, удобных, готовых для использования в повседневной жизни. Только на самом дне, сдавленное воспоминаниями, знаниями и упрямым опытом, ещё таилось живое и, кажется, первое. Но достать его оттуда было почти невозможно — оно лежало так, как лежат в шкафу бывшие любимые вещи, которые стесняешься надевать при всех и для которых уже так трудно придумать подходящий повод.

Однажды, во время очередной прогулки перед сном, стоя где-то на пересечении двух переходных улиц, Кольчугин услышал музыку, доносившуюся со стороны мостовой. Играли на гитаре, женский голос пел Земфиру. Он пошел на звук, побежал. Ошибки быть не могло — тембр был точь-в-точь, сопрано, немного срывающийся на верхних нотах. Пробежав полсотни метров, Кольчугин остановился. Перед ним сидела на раскладной табуретке девушка в рваных джинсах и клетчатой мужской рубашке. У ног её лежал раскрытый чехол от гитары, в котором покоилась мелочь и щедро брошенные кем-то две сотни.

Как выяснилось позже, новая Таня была на пять лет младше прежней и училась в консерватории. Звали её Ренатой, и имя это Кольчугину не нравилось. Спустя месяц совместной жизни он мягко и будто невзначай попросил её перекрасить волосы в тёмный.

— Это же всего лишь эксперимент, что тут такого? Ты мне и такой нравишься, но чего тебе стоит, всего на пару месяцев, ну? Вот увидишь, тебе самой понравится. А если нет, так я тебя не заставляю, вернёшь, как было…

Кольчугин сам не понимал, отчего ему так не приглянулись эти светлые кудри. Только когда Рената вышла к нему с выпрямленными чёрными прядями, словно запечатавшими её лицо в строгую раму, он ощутил прилив спокойствия — будто что-то, наконец, было завершено, окончено, будто недостающая деталь была найдена после утомительных поисков. Такое же облегчение он испытывал, когда платье, подобранное им для Ренаты, сидело на ней как влитое. Он всегда ходил по магазинам вместе с ней и лично оценивал каждый выбранный ей наряд.

— Ты же знаешь, я не люблю, когда ты ведёшь себя как ребенок. И выглядишь, как ребёнок, — говорил он, указывая на джинсы и майки с портретами в её платяном шкафу.

Поначалу она сопротивлялась изменениям, но вскоре влюблённо и послушно поддалась на убеждения, признавая в Кольчугине человека безупречного вкуса. Она и сама не заметила, как потеряла желание играть на улице, как перестала интересоваться делами друзей-музыкантов. Кольчугин намекнул, что с таким голосом, как у неё, нужно петь что-то благородное, например, джаз или «латину». А ещё — что в ресторанах хорошим артистам и платят хорошо.

Он составил для Ренаты список книг, обязательных к прочтению. Она, как оказалось, совсем не любила читать, и этот факт требовал, по мнению Кольчугина, немедленного исправления.

По выходным он показывал ей любимые фильмы Тани и наблюдал за реакцией. Если Рената реагировала правильно, он радовался сходству почти до слёз. Если реакция была неверной, он злился так, что мог не разговаривать с ней по нескольку дней. И как она ни расспрашивала его, как ни пыталась узнать, в чём причина обиды, Кольчугин хранил молчание.

Протирая пыль на полке с книгами, которые ей только предстояло прочитать, Рената наткнулась на старый альбом. Разглядывать его было неинтересно — со всех снимков на неё смотрели незнакомые лица, эти лица улыбались ей, будто своей приятельнице. Вот маленький Виталий за праздничным столом, тянется за куском пирога, рядом двое взрослых — очевидно, родители… Вот он уже постарше, играет с ребятами во дворе. А вот, очевидно, институт…