Михаил Сергеев: Последний мужчина

— Я знал… я знал, что будущее не может стать хуже. Не смеет оно оставить нас в прошлом. Забвение — самое чуждое человеку слово. — И, взяв Меркулова за руку, вывел того к народу. За настоящими аплодисментами.

Это был самый замечательный поклон в мире.

Грат улыбнулся. Первый раз за семь лет. Ещё один последний стал первым. Он встал и, прежде чем уйти, обвёл взглядом ликующую толпу — люди обнимались и, подняв на руки, уносили своего владыку со слезами той единственной радости, которая только и существует на земле. Той, что так не хватало и ему. Которую отчаялся найти.

Неожиданно на глазах изумлённого Сергея все стоявшие рядом, вся площадь стали переливаться разноцветными лучами. Словно сотни, тысячи радуг засияли перед ним, заставив зажмуриться. Он вытянул вперед руку, стараясь понять, что происходит, и тут же услышал:

— Ни на небе, ни на земле я не видел ничего краше души человеческой. — голос Великого Обречённого, что любил каждого и всегда, исходил уже из ликующих внизу.

Всё ещё жмурясь, Сергей посмотрел на небо. Оттуда искрящимся потоком, заполняя небосвод, спускались на землю веретёна судеб. Тех, кто ждал этого часа по ту сторону бытия. И, опускаясь, они сливались с радугами на земле, рождая неслыханные в мире звуки; словно божественная оратория миллионов сердец, принимая человека обратно, излучала волшебную песню жизни. Ту, что звучала в начале времён. Когда птицы, понимая слова её, наполняли октавы райским многоголосием. Когда женщина оставалась ещё человеку женой.

И, слыша этот небесный орган под пальцами неведомого музыканта, наш герой улыбнулся.

Бог улыбнулся в ответ. И протянул людям на ладонях своих Звезду Утреннюю дня безвечернего. И не стало больше ночи.

— Что ж, ваша исповедь искренна. — Батюшка достал платок и вытер лоб. — Вы заказали сорокоуст «о здравии», а вместо имён написали… разрешите, я прочту, — он развернул вдвое сложенный листочек: «Душа моя любимая и беззащитная. Слышу, как ты радуешься, когда становлюсь рядом с отверженными. Не прохожу. Как огорчаешься за моё праздное веселье. Вижу, как горько плачешь, когда я падаю. Прошу тебя, любимая, не плачь. Не покидай меня… Потерпи немного, не отчаивайся… Я буду стараться… Изо всех сил буду…».

— Знаете… — он на секунду смолк, — после такого вы действительно должны измениться сами. Иначе… исповедь пуста. Сколько ни напиши хорошей музыки, стихов… сколько ни вылечи больных, скольких ни накорми — всё суета. Растрата полученного. Оглянитесь на тысячи прекрасных людей, которые снискали удачу в жизни, потеряв себя. Оставшись тем, кем и начинали. Не прибавили любви. Не поместились в Ноев ковчег. О таких сказано: «И упало семя на камень, и начало цвести, но зачахло». «И прахом годы… воя, оседают… круша любовь и сохраняя тлен». А сколько безвестных незаметно пришли к своему рождению, после которого «иная радость тихо и с любовью, листая, внемлет полноводью лет». Вы ведь написали об этом книгу. Но упустили одно… Жизнь учит бедой. И тех, к кому она пришла, и тех, кто стал свидетелем. Для последних она вообще единственная возможность стать человеком.

— То есть? — Изумление Сергея было так велико, что батюшка положил руку ему на плечо.

— Да, да. Без ветра — дерево бесплодно. Ваши страницы — ветер, не так ли?

Мужчина смущенно потупил голову.

— Вы хотели сказать ещё что-то?

— Нет… то есть… Мне почудилась очередь…

Священник вздохнул:

— Почудилось…. Вот перед вами был человек… режиссёр, кажется. Ему тоже привиделось подобное. Вы ведь увидели не простую очередь?

— Да. Из людей. Я не встречал их прежде. И не на Капельском у светофора, а перед тысячами картин. Они выбирали… Сами, без учителей.

— В чём же прозрение?

— В именах. Никому не известных именах.

— А как же «Инфанта»? Правительница Нидерландов? Прозрачные кружева? Как же Рубенс? Наконец, как же аборт?

— Хворь, болезнь слепых. А вот аборт… Аборт — надо сделать искусству. И совершить это должен мужчина. Последний.

— Я рад, что вы излечились…

— Излечился? Разочароваться, чтобы умереть? Может, лучше слепым, но сойти спокойно? Ведь я жил другим. Жил.

— Вы не жили. Забудьте. Сделайте шаг вперед. Первый. Потом будет легче.

Сергей побледнел. Заметив это, собеседник взял его за руку.

— Вас что-то смущает?

— Я шагнул… — Голос уже был твердым. — Я стараюсь идти вперед, отец мой. Но прохожу одну песчинку в год. Не успею. Это убивает меня. Делает одиноким, никому не нужным.