Михаил Сергеев - Последний мужчина

— А потом ещё три ночи не мог спать. Ужас какой-то!

— А говоришь, эстрада… — Сергей снова качнул головой. — И словом-то не бросайся, пока не узнаешь, как оно выглядит.

— Имеешь в виду «ужас»? Ну, дорогой, этого никто не знает.

— Ошибаешься.

— Знаешь?

— Когда совершаешь дерьмо в жизни… пусть мелкое, для кого-то не стоящее и ломаного гроша, сожалеешь, сокрушаешься чуть погодя, иногда сразу… А потом снова совершаешь. Так и катишься. И вот стало мне казаться, что некто, рассмотреть никак не могу кто, подходит и всаживает мне в лоб топор. Но расколоть, разрубить мою голову ему не удаётся. Застревает. Эта картина преследует меня много лет. Причём в ясном сознании… но обязательно после какой-нибудь гадости. Этот «некто» злится ещё больше, снова и снова приходя ко мне. И опять у него ничего не выходит. Короче, кто-то бережёт меня. Не даёт совершить задуманное злодею. — Он умолк.

— Ну и что? — Новосёлов прищурился. — Фобия какая-то. И кто злодей?

— Фобия дальше. — Сергей посмотрел другу в глаза. — Боюсь я одного… Однажды мне привидится, что защитник мой устал… отвернулся и побрёл своей дорогой. — Он опустил голову и хрустнул пальцами. — Вот настоящий ужас! Всем ужасам ужас! — И, помолчав, добавил: — А злодей-то — я.

— А женщины? — гость поудобнее устроился в кресле. — Роль не преувеличиваешь?

— Преувеличивают феминистки. Или ты о Рихтере?

— Да нет, о них. Не помянул. Боишься, не простят?

— Слово-то какое прилепил. Да нет, помянул. Невнимателен. Хотя мне без разницы. Пока не трогают чужие души, пусть борются… за мифические права. Честно говоря, хотят равную оплату и такие же должности в парламентах. А дальше мазохизм. Отказ от помощи поднести чемодан до однополых браков, где глава — женщина. Бред. Подозреваю материальный интерec лидеров. Новое вряд ли что придумано. А истина на ладони: не сподобил Творец женщину быть равной. Не сподобил. — И, сморщив лоб от необходимости обсуждать столь пустую, по его мнению, тему, махнул рукой: — Где Гёте, Достоевские, Шиллеры в юбках? Где композиторы, чья музыка звучит или хотя бы стонет? Да пусть как Вагнер! Как Скрябин! Где Рафаэли, Леонардо, наконец, Дали в облике женском? Нет. И быть не может. А ведь сочинять и писать не запрещали. Носить мужскую одежду — да. Воевать тоже. А ваять — нет. Пусто, аж в ушах звенит. И понятно — лишь ребро, осколок мужчины. Взбунтовавшийся. Ну, так это проходили… и ангелы бунтовали.

— И причину знаешь?

— Всем известна. В Библии ни одного лишнего слова: «Да убоится жена мужа…». И как только «не убоится», сразу кровь и слёзы, кровь и слёзы. Именно эти слова написаны на знаменах феминисток. Да, да, на знаменах! Где какая заварушка — обязательно сыщется Орлеанская дева, Гиппиус со своими кульбитами или Жорж Саид с Фанни Каплан за дымящим револьвером. А кровушка эта будет ох как горяча в двадцать первом. Но уже не протрезвит. Некого будет.

— Ну прямо рушишь мечты…

— Не всех. Мне знакомы женщины, которым известна великая роль этой половины мира.

— Эх, Серж… женщины! — Новосёлов с каким-то сожалением хлопнул по коленке. — О театре в книге много, но я особо не разбираюсь. Бываю редко.

— Это не важно. Пьесы-ответ, пьесы-требования знала бы вся страна. Их просто не было. Понимаешь, для фильма прежде всего нужны деньги. Для пьесы — совесть.

Неожиданно друг рассмеялся:

— Чуть не забыл! Неделю назад был в бассейне. Держу, так сказать, в тонусе.

Смотрю, одна девка, лет двадцати пяти, плывёт, да так стильно, аж позавидовал. Обогнала несколько раз. А дорожки узкие, в общем, некомфортно, когда народу много. Короче, выныриваю у бортика, а там она и мужик рядом. Тот у неё спрашивает: «Вы что, девушка, плавать приходите?»

Девка очки на лоб подняла и удивлённо так отвечает: «А зачем ещё сюда ходят?»

«Да за мужчинами. Как и в фитнес. Или хотите остаться бездетной пловчихой в пятьдесят? Тогда вон на те дорожки, к спортсменам».

Девка ему: «Хам!»

И нырь под воду. Я чуть не утонул со смеху!

Он потянулся к розетке с оливами.

— А чего дался тебе этот Чехов? Живи да живи. Нехай ставять, как говорят «незалежные».

— Ага. Вот даже на что обратил внимание. — Сергей пододвинул розетку к себе. — Понимаешь, такие, как он, и размякшие последователи — отцы нашей безнадёги. Вот тебе сколько лет? Ты помнишь годы перед развалом? А раньше? То не Сталин ушёл, а прежнее тогда вернулось. Сейчас двадцать первый век, а оно, могу поспорить, не исчезло. Вот это чувство и началось с Чехова. А теперь вспомни слова старушки про сто лет, за которые ничего не изменилось. Так же и сцена. И как смешны митинги на Манежной. Молодёжь ещё в начале пути. Смеяться над собой будет потом, а лет через пятьдесят шамкать те же слова.