Михаил Витковский - Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

А тут смотрю — пригорок, а на нем камень обтесанный смотрит на четыре стороны света, видать, во славу Перуна поставлен. В лунном сиянии, под косо летящим снегом. С жалостью подумал я о народце сем темном, землю сию населяющем, который все еще поклоняется Перунам и камням. А был это Свентовид — добрый божок, на четыре стороны света глядящий. Перед ним — еда в мисочке. Ягоды красной рябины, кораллы боярышника и какие-то грибы. А скажи-ка ты мне, в какой стороне будет Лихень? Эй ты, идол! Все по сторонам смотришь, а ты бы лучше наверх посмотрел. Все пейзажи польские созерцаешь и даже не знаешь, что сверху придет наша погибель, и очень скоро. На Лихень дороги не знаю, я на Суботку могу показать, на Купалу, на Ладу, на Коляду, на урочище. Не спрашивай меня, где Лихень. Почему бы тебе рыбу не спросить, это ведь их знак. А то и комету спроси. Мне до Лихеня не по пути… Я остолбенел. В столб превратился! Боже мой! Как тот самый соляной столб я стал, как истукан. Или мне показалось, что глыба, столб, прадавней рукой слегка обтесанный, камень расколотый, обрел дар речи и ко мне обращается? Я попытался расспросить его, где я, но он лишь поворчал что-то типа «в краю Полян», но как-то неотчетливо — если это слово уместно в отношении столба — артикулировал.

Есть у меня часы, из ломбарда моего, прекрасные, электронные. Так впотьмах ничего бы я и не увидел, но на то они и изобретения — у меня в часах подсветка! Подсветка циферблата! А еще — калькулятор, чтобы сразу, не сходя с места, подсчитать все мои убытки. Правда, чтобы сделать это, надо что-то вроде булавки применить, а то клавиши больно маленькие. А еще шпилька нужна для надавливания специальной кнопочки сбоку, чтобы подсветка зажглась. С грехом пополам нажимаю и вижу: одиннадцать вечера восточноевропейского времени. Но что-то, чувствую, не так. А который на самом деле час, не знаю, ведь не полиция же я по вопросам времени на этом бездорожье! И только капает вода на это стеклышко и на эти одиннадцать часов, а из того факта, что вода оказалась чистой, делаю вывод, что нахожусь далеко от дома, от бассейна, потому что у нас никогда чистого дождя не бывает. По нашим машинам можно заметить, какие они грязные после дождя, в подтеках, разъеденные кислотой, кислотным дождем. Здесь скорее такой пейзаж, как будто плакучие ивы, поля, леса, а кое-где и канава и куча листвы. Может, я на Мазовше каким-то чудом оказался? И ни одного фонаря — ни при дороге, ни на горизонте. Ни одной машины, да и с какой стати им быть? В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит. Сорвал я боярышник и ем, ибо поддерживаю себя боярышником на этой целине. Боярышник, рябина, трут и омела — эти древние польские цветы, а еще рута и подорожник. Еще желуди с древних дубов. Все это выглядело как «уголок природы», который нам воспитательница устраивала в детском садике.

Иду я себе, а комета эта гребаная в какие-то дебри, в поля меня заводит. С наезженной колеи, человеческой рукой устроенной, сойти велит! Вот и приходится полем, неугодьем, в самую перед новью пору блуждать. И тут на горизонте замечаю каких-то людей. Ладно, думаю, только черт может в такое время по полю, по целине голым да мокрым летать, без подсветки. Стремно мне сделалось, территория пустая, ночь нигде ни церкви, ни кургана. Однако вижу — три человека идут ко мне по полю, что-то несут, но начинаю различать: три женщины. Впрочем, немного смахивающие на три плакучие ивы, раскидистые, потому что росту они были высоченного и волосы такие длинные, вроде как растрепанные, ветер ими играет. Я ретироваться, ноги в руки и было к своему «малюху» модель «Сахара» рванулся, да сообразил, что я в часе пути от машины. Тьфу, сгинь, сила нечистая! Оборачиваюсь и вижу — черт побери, черт побери, — не в силах человеческих таким высоким быть и так быстро меня преследовать. И не в человеческой власти такое дебильное выражение лица иметь.

Свят-свят! Боже мой! Конец мне приходит, momento mori, что в переводе означает: в этот момент я умер! Скрыться! А что это? Прочь, бляди немытые, прочь от меня, прочь, я ни в чем не повинен! У меня нет даже палки на вас, но только посмейте что сделать мне! Но они все ближе и как будто приобретают более реальные формы, размеры, и страх отпускает меня. Э-э-э… три мокрые курицы, пестро одетые и сильно под градусом, одна с каким-то музыкальным инструментом, большим таким, не скажу, не разбираюсь, может, контрабас, может, саксофон, что-то в чехле. Две другие тоже нагружены чем-то. А правильно ли идем на Вроцлав, спрашивает меня та, что постарше, а вода стекает с ее блондинистого парика. Скособоченного. Я — Бася, будем знакомы, а это мои девочки из ансамбля La Dominanta, из дома культуры. И сама тянет руку к моим губам, для поцелуя. Вы на самом деле ничего о нас не слышали? О нас писало местное приложение к местному приложению, в рекламной газете была о нас заметочка два года назад, с левой стороны в самом низу! И лису, что возлежит у нее на шее, с искусственными глазами-стекляшками поправляет, манерничает. Признаюсь, что на этой святой матери-земле, которую мы до последней капли крови от захватчиков, от агрессоров защищали, от турка и гяура, присел я, на борозде, на расклев воронам отданный, и «Присягу» [53] Патриотическая песня (1908), слова М. Конопницкой. запел:… Не бросим землю, где наш род, не предадим язык наш … Э-э-э, да он побольше нашего набрался — так меня припечатали. Эти колдуньи. Эй, Баська, глянь-ка, что у него на шее, — жемчуга!