Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Ну, вот примеры.

Не хочется злоупотреблять, но как не вспомнить их «Элегию»?

Пьянством мы тогда практически не занимались, но тема эта в творчестве присутствовала, поскольку Коваль иногда по воскресеньям, а уж на каникулах всегда, куда-то с кем-то ездил на охоту, а после — каждый Юркин рассказ об этом сопровождался обязательной фразой:

— Дёрнули мы с егерем поллитру…

Мы с Вовкой уважительно выслушивали этот рефрен, отчётливо понимая, что нам, конечно, как каким-нибудь гагарам , недоступно наслажденье такой возвышенною жизнью. К концу десятого класса состоялось наше втроём посещение кафе «Ландыш», чуть справа от того места, где тогдашняя улица Кирова, текущая от Красных ворот, вливалась в Кировские ворота. Мы явились сюда не поесть, а сугубо выпить . Наконец-то Коваль сейчас покажет нам класс! Так мы думали с Вовкой и даже волновались. Но Коваль нам ничего не показал. Был робок, неумел, как и мы. Егерские поллитры, как выяснилось, относились у Юры не к быту, а к литературе в жанре «устные рассказы». Вовка же накануне, ещё не зная, что сеанс егерской магии будет разоблачён, в предвкушении иного, чистого сеанса написал такое послание Ковалю:

И заключить эту часть воспоминаний о никому не ведомых стихах хочу шедевром Коваля и Митрошина, дабы этот шедевр получил бы наконец-то возможность занять своё почётное место среди вершин мировой литературы, как этого хотел Юра Коваль, а я ошибался…

Только прежде я всё же поясню одно, быть может, не очень теперь понятное слово. Тогда оно было в ходу. Кок — так называлась этакая волосяная взбитая сливка надо лбом. Кок носили стиляги , но и дамы иные нечто такое себе устраивали, особенно сразу после войны.

Итак:

Всё же следует признаться, что, помимо шедевров, случалось сочинять на заказ. Вот к этому сочинительству мы относились различно. Вовка только в самых необходимых случаях осознавал надобность такого сочинительства. Во мне ворочалась идея служения людям, поэтому я писал для стенгазеты. Вовка необходимости тут не видел. Юрка видел это в гробу. А я писал и мучился, когда не выходило. Однажды, не вынеся мук, я обратился к любимому Пушкину: