Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет

– Конечно, идите.

– Мой новый директор по рекламе свяжется с тобой. – Егор снова целует жену.

– Хорошо. – Марте приятно на них смотреть. – Спасибо тебе.

– Да ведь не за что пока. Я еще ничего не сделал.

«Ты сделал главное. Сказал, что надо обязательно выслушать другую сторону. А это лучшее, что кто-либо мог сделать для меня».

– Просто спасибо, – повторяет Марта и машет рукой Миньке, который шлет ей от двери воздушный поцелуй.

Счастливая семья Коваленко выходит из гримерной, но через мгновение в дверном проеме снова возникает голова Егора. Он говорит с прежним лукавством.

– Ты так и не сказала, есть ли у тебя с кем поехать в Париж.

У Марты готов твердый ответ.

– Есть.

«Теперь есть».

На то, чтобы окончательно решиться выслушать другую сторону, у Марты ушло полгода. И все-таки лучше поздно, чем никогда. Знакомый подъезд, знакомый этаж, знакомая дверь. Дрожащая рука на звонке. Звук шагов за дверью и надрывный плач разбуженного ребенка. «Ребенка? Не может быть? Она переехала? Не живет здесь больше? Надо было полгода ждать, чтобы прийти не туда?» Нет, она здесь. Распахнула дверь и отпрянула. Потом порывисто подалась вперед, хотела обнять, но испугалась, сдержалась, прислонилась к дверному косяку. Ноги-руки дрожат, по щекам бегут слезы, а губы улыбаются. Они молчат. Смотрят друг на друга и изучают следы времени на родном лице. Сказать что-то очень непросто. Марта решается первой.

– Ребенок, – выдавливает она из себя, заставляя женщину у дверного косяка очнуться. Та порывисто хватает Марту за руку и тащит в комнату, в Мартину комнату. Там ничего не изменилось. Только вместо пианино кроватка с младенцем. Женщина бережно достает завернутую в розовое одеялко кроху и прижимает к груди. Малышка тут же успокаивается:

– Это Марта, – представляет кроху женщина.

– Марта… – эхом повторяет Марта.

– Марта Черновицкая.

– Дочь? – Другого варианта на ум не приходит.

– Наверное, теперь внучка. Для дочки я старовата.

– Понятно. А кто ее мать?

– Ну, раз я бабка, то матерью, наверное, станешь ты.

– Я?!

– Больше некому.

Смятение, недоверие, острое желание услышать детали и просто поверить в реальность происходящего – вся гамма эмоций обрушивается на Марту с силой девятибалльного землетрясения. Все, с чем она пришла и что хотела сказать, потеряло смысл и остроту, все отодвинулось на второй план этим розовым комочком, что протягивала ей Ритуля. Марта взяла ребенка, и удивительным образом то лихорадочное волнение, которое преследовало ее последние полгода, которое чуть было и сегодня не заставило ее в последний миг передумать и убежать от подъезда, вдруг испарилось. Она больше не чувствовала ни напряжения, ни внутренней скованности, ни претензий к собственной судьбе. Все наконец было так, как должно было быть: она держала на руках ребенка, легонько покачивая, а ребенок кряхтел, и посапывал, и сладко улыбался во сне, чувствуя тепло материнских рук.

– Скоро проснется, – говорит Ритуля. – Надо еду приготовить. Пойдем на кухню!

На кухне Марта продолжает качать малышку и слушает историю ее появления. История длинная, но важен конец:

– Я когда конкурс смотрела, видела тебя, все время испытывала ощущение, что не сделала того, что должна была. Только никак не могла понять, что именно. А в последний день ты так уверенно пела о том, что «знаешь как», – у меня будто пелена с глаз спала. Я убила твоего ребенка, а другого спасла и теперь должна была о нем позаботиться.

– Но как? – шепотом спросила Марта. В ее голове не укладывалось, каким образом можно получить младенца в обход всевозможных инстанций.

– К нашему счастью, довольно легко. Сложно, конечно, представить, как такое можно провернуть в цивилизованном государстве. Но это в цивилизованном, а нам до такого еще шагать и шагать. Подписали с матерью Анжелики контракт, будто она является суррогатной матерью моего ребенка. У нее, конечно, и связи для этого нашлись, и деньги. В общем, по документам она рожала, а не Анжелика. Вот и весь сказ. Из школы, правда, уйти пришлось. Не хочу, чтобы знали, да и с ребенком сидеть надо. Много, правда, не насидишь на учительскую пенсию.

– Ничего. Теперь легче будет. У меня зарплата хорошая, а ты, если захочешь, учеников возьмешь. Ты разве сможешь не преподавать?

– А где? Где ты сейчас работаешь?

– Все там же. На конкурсе же говорили. В салоне красоты. Я косметолог.

На лице Ритули неподдельное расстройство: