Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет

– И ты хочешь?

– И я.

– А мы поедем?

– Ну, конечно. – Это уже Егор.

– С этой тетей?

Маша вспыхнула от неловкости, и Егор тоже смутился, но ответил сыну, пытаясь отшутиться:

– Нет, сынок. Тетя поедет с кем-нибудь другим. У нее путевка на двоих, а Париж, как сказала мама, город романтический. – Егор подмигнул Марте и, решив, что настал как раз подходящий момент, спросил как бы между прочим:

– Ну давай, подружка, колись, с кем поедешь в Париж? И вообще рассказывай. Теперь твоя очередь. Как жизнь сложилась? Какие поражения? Какие победы, кроме нашего конкурса? Где ты? Что ты? Какие тени прошлого тебя будоражат в настоящем? – Егор говорил в шутливой манере. Но Марта знала: он наконец добрался до основной цели своего визита. Все в его жизни было не так уж плохо, и он хотел удостовериться в том, что и у Марты все так же хорошо. Он давно простил ее и хотел теперь получить свое прощение, хотел получить подтверждение тому, что и следующие двадцать лет своей жизни может жить спокойно и о Марте не вспоминать.

Она могла бы разрушить его надежды. Ей ничего не стоило открыть правду, которую он жаждал услышать. Да и была эта правда не такой уж затейливой. В том, что юная девушка страдала из-за разрыва с любимым, не было ничего необычного. Марта плакала, и лежала ничком на кровати, и ничего не ела, и отказывалась выходить из дома – в общем, вела себя так, как практически любая оказавшаяся на ее месте особа женского пола в нежном возрасте. Так продолжалось неделю, десять дней, до тех пор, пока однажды Ритуля не сказала решительно:

– Давай-ка поднимайся с кровати и шагай мириться.

Марта повернулась и посмотрела на нее воспаленными глазами:

– Ты считаешь?

– Если любит – простит. Еще и спасибо скажет, когда поймет потом, от каких сложностей ты его избавила в семнадцать лет. Он просто гордый. Не такое уж и плохое качество для мужчины. Но любовь должна быть сильнее гордости, так что иди, Марта, иди, сил никаких нет смотреть на то, как ты мучаешься.

Марта попыталась встать, покачнулась и рухнула обратно на кровать.

– Что, Марта? Что? – Ритуля испуганно схватила ее за руку и тут же испуганно отдернула свою: – Да ты вся горишь!

Вызванная «неотложка» увезла девушку в больницу. Анализ крови, срочная операция, неделя реанимации в борьбе с жутким сепсисом – как оказалось, последствием неудачного аборта, – а потом смотрящие в угол глаза Ритули и ее отчаянно молящий о прощении голос:

– Им пришлось удалить матку.

И пустота. Пустота. Марта больше не женщина, а так… Человек, лишенный главного предназначения в жизни. И снова кровать, снова слезы в подушку, взгляд в никуда и нежелание ни есть, ни спать, ни что-либо делать.

Но тогда Ритуля не дала ей сломаться. Часами сидела у кровати и уговаривала. Рассказывала о том, как потеряла все, но нашла в себе силы двигаться дальше. Говорила о том, что тоже думала, что никогда уже не будет иметь детей, а теперь у нее есть она – Марта. И гладила ее по голове, по плечам, по холодной, стальной спине и шептала:

– Девочка моя, я прошу тебя, поверь, что жизнь замечательна и многогранна. Тем более твоя жизнь, в которой есть не просто талант, а Божий дар. У тебя есть музыка, Марта. Вспомни о ней, подойди к инструменту. Сыграй свою боль, и она отпустит.

А еще Ритуля просила прощения. Просила и словами, и без слов. Чувствовала свою вину. Хотя Марта ее и не сильно винила в то время, думала, что она не специально. Потому и простила, потому и поверила, потому и нашла в себе силы двигаться дальше. И двигалась: поступила в консерваторию, пропадала на занятиях, даже позволила себе покрутить пару незначительных романов. Так, ничего серьезного. Серьезное осталось там, с Егором, а тут театральные вздохи, слюнявые поцелуи и совершенно безопасный секс: ну кто же из кавалеров от такого откажется? В общем, ничего особо путного в личной жизни девушки не складывалось. Ритуля переживала, но молчала. А что тут скажешь, если сама наворотила дел? Хорошо, хоть учится ребенок, стремится к чему-то, а душевные страдания надо перестрадать. Куда от них денешься? Зато Натка метала молнии и ругалась от души:

– Что ты разбрасываешься направо и налево? Тратишь себя на всяких!

Упреков подруги Марта всерьез не принимала. Тут, как говорится, чья бы корова мычала… Сама Натка, конечно, была уверена в том, что тратит себя на редкое дарование и абсолютный талант. Она увивалась за молодым художником, с которым ее познакомили на каком-то вернисаже, смотрела ему в рот и так отчаянно хотела с ним переспать, что грех было не воспользоваться этим желанием. Но Натка не была бы Наткой, если бы позволила ему так легко отделаться. У нее были на этого «гения» далеко идущие планы, и не успел он оглянуться, как Натка уже жила в квартире с его мамой и по очереди с ней колдовала на кухне над беляшами, чебуреками и пирожками с капустой.