Ричард Йейтс - Плач юных сердец

— Что это за миссис такая?

— Ну, собственно, это она все там спонсирует, дает гарантии под все их постановки, поэтому без ее одобрения они ничего не могут сделать. И я так понимаю, что «Негры» мои ей тоже дико понравились, потому что дальше Ральф мне позвонил и спросил, когда я смогу подъехать, чтобы все это обсудить. Ну и я все на хрен бросил и прилетел туда на следующий же день.

— Видел Диану?

— Ну конечно видел, было очень приятно, но это все было уже потом. Давай уж я расскажу все по порядку, ладно? — И он откинулся с довольным видом на спинку деревянного стула. — Ну, во-первых, он мне очень понравился. С этим ничего не поделать, он всем нравится. Ну то есть сразу видно, что он чуткий, понимающий и все такое, но он не пытается этим удивить: общается спокойно, прямо, очень по-простому. Ну и он мне говорит: «Буду с вами откровенен, Билл. Все персонажи у вас — негры, и понятно, что так и должно быть, — собственно, в этом ваша задача и состояла. Вы ухватили их подавленность, их гнев, их жуткую беспомощность, пьеса получилась сильная. Но вот какая трудность: у нас уже есть другая пьеса по расовой тематике, тоже начинающий драматург, только там межрасовая любовная история».

Билл склонился вперед, тяжело опершись обоими локтями о мокрый от пива стол, и, уныло улыбнувшись, покачал головой. Майкл вспомнил, как он давным-давно пытался объяснить Люси, что Билл Брок еще и потому такой симпатичный, что умеет посмеяться над собственными неудачами. «Боюсь, мне этого не понять, — сказала она тогда. — Почему бы ему не добиться в чем-нибудь успеха и за счет этого привлекать к себе людей?»

— Ну и к этому времени, — говорил Билл, — я уже понял, что ничего не выгорит. Потом он стал мне рассказывать про эту пьесу. Называется она «Блюз в ночи» — несколько слащаво на мой вкус, ну да и фиг с ним, чем черт не шутит. Там, значит, молоденькая героиня, аристократка-южанка, влюбляется в негра, и первый ее порыв — убежать с ним куда-нибудь подальше, за границу, но парня с места не сдвинуть: он хочет жить дома — и хоть трава не расти. Дальше отец девчонки чует неладное, начинаются неприятности, и все в итоге оборачивается трагедией. Ну, я, бля, немножко подсократил по сравнению с тем, что он мне рассказывал, но, Майк, ты же понимаешь, как мощно все это можно дать на сцене. А потом он мне рассказывает, с какими проблемами они столкнулись, когда стали искать актрису на главную роль. Сказал, что она-де должна быть дико юная, притом что просто хорошая актриса тут не годится — она должна быть гениальная. Ну и понятно было, что он хотел этим сказать: тут требуется блестящая игра, иначе сразу же появятся вопросы к самой пьесе, потому что качество-то, в общем, сомнительное. И потом он говорит: «Ну и допустим даже, что идеальную актрису мы найдем, — и что тогда? Какие у нас возможности? Премьеру на Бродвее мы ей предложить не сможем, ну и дико было бы ожидать, что она согласится работать в Филадельфии за эти жалкие гроши, правильно?» Видишь, Майк, что он пытался до меня донести? Что если с этой другой пьесой ничего не срастется и актеров так и не найдут, то они с миссис Хендерсон, возможно, заменят ее моей — поэтому, собственно, ему и захотелось со мной встретиться. И я решил, что, в общем, он повел себя достойно: сразу раскрыл все карты. Очень достойно.

— Все равно не очень понимаю, — сказал Майкл. — Почему он не мог сказать тебе все это по телефону? Ну или письмо мог бы написать.

— Наверное, хотел со мной познакомиться, — ответил Билл. — Ну и нормально — я тоже хотел с ним встретиться. Я уже собирался уходить, а он вдруг говорит: «Билл, я надеюсь, вы не очень спешите. Я сказал Диане, что вы сегодня придете, и она обещала заглянуть». И тут — бах! — как по команде, распахивается дверь и входит Диана и все трое сыновей в придачу. Диана Мэйтленд. Бог мой! Не видел ее с пятьдесят четвертого года.

И Билл встал из-за стола, чтобы разыграть сцену.

— Вот примерно так она вошла, — сказал он, изображая, как она прислоняется к стене, стоит некоторое время в нерешительности, потом берет себя в руки и подается вперед. И надо сказать, — продолжал он, усевшись обратно, и на лице у него появилась та же улыбочка, с которой он обычно рассказывал о собственных неудачах, — все это действительно кое о чем мне напомнило. Потому что вот именно это мне в ней никогда и не нравилось. Вот эта ее неловкость. Помню, я часто думал: «Ну да, конечно, она красивая, конечно, милая, конечно, я ее люблю — ну или, по крайней мере, думаю, что люблю, — но почему она не может быть изящной, как другие девушки?»