Ричард Йейтс - Плач юных сердец

Да ладно, черт его знает; может, если бы он согласился жить на эти деньги, они оба были бы счастливы, да и Лаура тоже; может, ему даже удалось бы больше всего напечатать.

Но тогда, сказала Мэри, он стал бы совсем другим человеком. Он не смог бы остаться самим собой, если бы отбросил эту свою принципиальную неподкупность. А кроме того, если бы он не был тем, кем он был, она сама бы не оказалась сейчас здесь.

И Майкл решил, что эта мысль не лишена изящества, — Мэри знала, как сделать комплимент, поэтому он взял у нее сигарету и затушил ее в пепельнице вместе со своей. Потом он неспешно поцеловал ее несколько раз, бормоча ее имя и повторяя, что она очень красивая, а потом снова принялся ласкать и гладить ее. Она так и сидела рядом с ним на кровати, пока его руки не убедили ее, что на этот раз все получится; тогда он дал ей повернуться, подтянуть ноги и лечь на спину. Но и на этот раз они не продвинулись ни на йоту.

На следующий день, нервный и невыспавшийся, он попытался успокоить свой стыд тем, что долго и без всякой цели гулял с Мэри Фонтаной по Гринвич-Виллидж. Она шла, приникнув к его руке, и время от времени приятно ее сжимала, но говорить приходилось в основном ему, и все свои обворожительные реплики он произносил в безжизненной, утомленной манере, отдаленно напоминавшей тон Хамфри Богарта. Если он не может стать для нее мужчиной, то, по крайней мере, разыграет особенного персонажа.

Впрочем, когда они пришли в «Белую лошадь», он бросил ее развлекать. Там он был способен только на то, чтобы отметить еще раз, какая она красавица, с этой ее длинной шеей, темными глазами и прелестным ртом; казалось, что пиво и вечерний свет специально сговорились, чтобы сделать ее настолько желанной, чтобы его несчастное сознание уже не смогло это перенести.

Но у них еще было время — оставалось добрых полнедели, и он знал, что губительнее всего — перестать надеяться раньше времени.

Когда они вернулись домой, она выступила с робким предложением, отказаться от которого было невозможно: «Хочешь, пойдем вместе в душ?» — и в душе она была великолепна. Он мог весь оставшийся вечер не отрываясь смотреть на то, как кивали и покачивались ее небольшие гордые груди; пока она намыливалась и смывала с себя пену, его завораживал один только вид ее чудесных ног, почти смыкавшихся сверху: это манящее пространство между ними шириной в два-три пальца было заполнено завитками волос, как будто природа имела в виду сделать ее женщиной более несомненной, чем все остальные.

О господи, если ему суждено когда-нибудь овладеть ею, то это произойдет сейчас. И он все меньше сомневался в том, что это произойдет, когда они принялись вытирать друг друга полотенцами.

— Сейчас, — бормотал он. — Давай сейчас, девочка…

— Да, — отвечала она. — Да…

Потребность в объятьях едва не лишила их способности к передвижению, однако они преодолели расстояние до кровати и легли, готовые к слиянию, которое поставит наконец все на свои места.

Но нет. Ничего не вышло. Ничего не вышло и на этот раз. Но едва ли не хуже всего было то, что у него истощился запас извинений: он не знал, что ей сказать.

Впрочем, и на этот раз они до поздней ночи не прекращали своих попыток.

— …Девочка, а ты не могла бы немножко меня потрогать? Пальцами.

— Здесь, ты имеешь в виду? Так?

— Нет, выше. С обеих сторон. Обеими руками. Да, да, так. Только не так сильно. Да, да, хорошо. Вот так хорошо…

— Ты чувствуешь… у тебя… я все правильно делаю?

— Ладно, не бери в голову, дорогая; все ушло. Я снова не смог…

В конце концов она сказала:

— Это я, наверное, виновата. Наверняка это моя вина.

— Перестань, Мэри, это глупости. Не говори так.

— Но я правда думаю, что так оно и есть. Думаю, ты на самом деле презираешь меня за то, что я здесь, а не с Бобом, и я, наверное, тоже себя презираю.

— Бред какой-то, — сказал он. — То, что ты здесь, — это великолепно. Мне нравится, что ты здесь. Мне бы и в голову не пришло презирать себя, если бы я мог… ну, если бы все у нас получилось; и у нас еще получится.

И они еще какое-то время обсуждали две эти точки зрения, но так ни к чему и не пришли, пока Мэри не сказала, что ей пора спать, потому что завтра многое предстоит сделать.

Все утро она была в городе, покупала одежду и разные другие необходимые для свадьбы вещи; потом она вернулась, переоделась в новое платье и ушла проследить за тем, что происходит в ее старой квартире.

В тот день он долго пробыл один, и у него было предостаточно времени для бессмысленных, то и дело возвращающихся к одному и тому же размышлений об импотенции. Интересно, а у других это тоже бывает? А если бывает, то почему люди никогда об этом не говорят — разве что в шутках? А что девушки — смеются они над этим? Сплетничают об этом между собой? А как они это воспринимают? С презрением и отвращением? И что от этого помогает? Может, хватит сказанного в нужный момент слова или взгляда, или достаточно просто вовремя выпить, или нужно годами докапываться до самых корней проблемы с помощью психоаналитика?