Отто Штайгер - Избранное

Бетти не могла сопровождать его при первом выходе в школу. Она была тогда уже на восьмом месяце и не любила показываться на людях. Следует упомянуть, что и мальчик заметил перемену в матери. Хотя он не спрашивал, все же мне иной раз думалось, что ее пополневшая фигура пугает и даже отталкивает его. Тем сильнее он в последнее время льнул ко мне.

Я взял сто за руку, и мы вместе отправились в школу. Мы оба, каждый по-своему, ощущали серьезность события и поэтому мало говорили. Увидев здание школы, Тедди осторожно высвободил свою руку из моей: он хотел идти один. Я посмотрел на него. Бледный и сосредоточенный, шагал он рядом со мной и храбро боролся со слезами. Но, когда я передал его учительнице, когда она посадила его за парту и я на прощанье еще раз кивнул ему, он все-таки начал всхлипывать.

В полдень я поджидал его перед зданием школы. Выбежав с гурьбой мальчиков и заметив меня, он кинулся ко мне, собираясь обнять, как делал всегда. Но в двух шагах от меня вдруг остановился; казалось, он вспомнил, что теперь стал большим мальчиком, и размеренным шагом подошел ко мне, подал руку и торжественно произнес:

— Здравствуй, папа!

— Ну, как там было? — спросил я.

Он сиял. И машинально попытался спрятать ручонку в моей большой лапе.

— Классно! — воскликнул он.

Это было модное словечко. Для Тедди все было «классно»: школа, учительница, автомобиль Гассера — вообще все, что ему нравилось.

Нам было легко с Тедди — он охотно ходил в школу. Когда после уроков он возвращался домой, ему разрешалось позвонить мне в контору и рассказать, как прошел день.

— Сегодня нас учили писать заглазное «р». У меня делая страница исписана, — сообщил он мне однажды.

— И хорошо выходит?

— Классно! — оценил он. — Ты скоро придешь?

— Да, скоро. А ты показал тетрадь мамочке?

Он секунду помолчал, потом ответил:

— Нет… А надо показать?

— Конечно, — ответил я. — Покажи ей!

— Хорошо! Но ты скоро придешь, правда?

Часто я должен был делать над собой усилие, чтобы не схватить шляпу и не помчаться сразу домой.

В начале июня Бетти легла в больницу. Мы оба теперь уже не волновались так, как в первый раз.

— Проводить тебя? — спросил я, и она ответила:

— Зачем?

Я послал ей цветы. Гассер тоже послал огромный букет роз. К вечеру я позвонил в больницу, чтобы узнать, когда можно ждать результата. Сестра — может быть, та самая, которая видела меня таким возбужденным перед рождением Тедди, — сказала, что это будет лишь к утру, и спросила, хочу ли я прийти.

— Нет, — ответил я. — Чем я могу помочь!

После ужина я просмотрел заданные Тедди на дом уроки и уложил его спать. Он спросил, где мама. Я попытался объяснить ему так, чтобы он мог понять. Но он, по-видимому, сразу успокоился и только спросил:

— Это больно?

— Конечно, больно. Мамочка потеряет много крови и потом должна будет лежать тихо-тихо.

Он ненадолго задумался:

— Когда я родился, крови не было, правда?

— Как не было? — сказал я. — Это бывает каждый раз.

Но он стоял на своем:

— Из-за меня не было, я знаю!

— Хорошо, — отозвался я. — А теперь надо спать.

— То-то, — сказал он и повернулся на бок.

И вдруг он о чем-то вспомнил:

— Папа, не будем сегодня молиться. Никто ведь не узнает.

Я тоже не был в настроении бубнить детские молитвенные стишки. Когда Тедди наконец закрыл глаза, я потушил свет и пошел в свою комнату. Я понимал, что роды дело серьезное, и каждый раз это вопрос жизни и смерти. Правда, я говорил себе, что Бетти здоровая женщина и, хотя ей скоро будет тридцать, она не слишком стара, чтобы родить второго ребенка. Все же я долго ходил в волнении по комнате, пока нижние жильцы не постучали в потолок.

Я думал о рождении Тедди. В каком лихорадочном страхе метался я тогда по улицам. А между тем все сошло хорошо. Ну вот! А что, если бы Бетти все-таки умерла?.. Внезапно эта мысль встала предо мной. Сначала я отказыьался додумать ее до конца. Но она билась в моем мозгу, и ее нельзя было прогнать. Если бы Бетти умерла… если бы Бетти умерла! Тогда все сразу стало бы просто… Тогда я знал бы, что мне делать! Это был выход. Правда, я сам себя упрекал и даже называл подлецом. Но какая в этом была польза? Вновь и вновь кружили мои мысли около одной точки, непреодолимо притягиваемые, как мошкара к свету фонаря. Если бы Бетти умерла… это был бы выход!

Я лег в постель, это не помогло. Тогда я достал из погреба бутылку вина, как делал иногда в особенно тяжелые ночи, и выпил ее. Проклятая мысль продолжала сверлить мозг. Голова моя кружилась, и все плыло перед глазами.