Отто Штайгер - Избранное

Карин откладывает в сторону кисть. Закончив красить нижнюю кромку, она спрашивает:

— И Артур тоже?

— Что?

— Артур тоже бил его?

— Артура не было. В это время со своей пятеркой он находился за домом.

— Ты считаешь, — спрашивает Карин, — если бы Артур был рядом, он тоже стал бы пинать Сильвио ногами?

— Откуда я знаю. В общем, ребят можно понять. Ведь своим поступком Сильвио возмутил весь класс. И меня в том числе. Вот все и решили ему отомстить. Лично мне это понятно.

— Ты тоже принимал участие?

— Я? Нет, конечно, пет. Ведь Сильвио — мой друг.

Петер чувствует: Карин что-то не нравится. Такой Петер видел ее уже не раз: нижняя губа зажата между зубами, а на лбу вертикальная складка. Словно она о чем-то размышляет, зная наперед, что ей не удастся все разгадать, не удастся найти правильное решение.

— Если он твой друг, — произносит она наконец, — ты должен был обязательно его защищать.

— Но они в общем-то и не били его по-настоящему.

— Не важно. Все равно тебе надо было подойти к нему и показать, что ты на его стороне.

— Я? Против всего класса? А что толку? Все вышло бы еще хуже.

Карин снова замолкает. У Петера на душе кошки скребут. Можно себе представить, что она сейчас о нем думает. Наверняка что-то обидное. Я действительно, не задумываясь, встал бы на сторону Сильвио, если б был уверен, что этим не осложню дело. Но объяснять ей это бессмысленно — она все равно не поймет и будет только повторять: он же твой друг. Как ей втолковать? Я бы так сказал: ну что из того, что друг. Откровенно говоря, я просто-напросто испугался. Честно и откровенно: испугался. Их было слишком много. А за ними Штрассер, который не больно-то спешил их разнять.

— У меня все еще был заплывший глаз, — добавляет Петер. — Знаешь, как это больно. Уже поэтому я не мог бы ему помочь.

— Если даже он твой друг?..

«Ну, опять за свое, — думает Петер. — Интересно, как она себе это представляет». И говорит:

— Но ведь быть другом — это не значит подставлять себя за него в драке.

— Тогда нечего считать его своим другом.

— Нет, он мой друг. А что тут такого, если я скажу, что он действительно мой друг.

— Мне надоело малярничать, — говорит Карин. — Разве комнату надо обязательно закончить сегодня?

— Не важно когда. Может, чай поставить? Уже половина четвертого.

— Как хочешь, — произносит в нерешительности Карин. — Мне абсолютно все равно.

Петер спускается со стремянки на пол. «А ведь Карин может теперь и подтрунивать надо мной из-за того, что я не пришел Сильвио на помощь. Если бы он решил постоять за себя, то сделал бы это сам. Тогда я не колеблясь поспешил бы к нему на выручку. Это уж точно».

Петер идет на кухню, ставит чайник на плиту. «И все же это не так, — размышляет он, — нет, не поспешил бы я ему на выручку. Не пошел бы против всех».

Карин немного задерживается в комнате, потом тоже идет на кухню.

— Штрассер доложил директору гимназии об этой истории? — спрашивает она.

— Нет.

— Это правда?

— Абсолютно.

— А откуда ты знаешь?

— Если говорю, значит, знаю. Теперь, когда я все тебе рассказал, и ты все знаешь.

— Я считаю, что он поступил благородно.

— Вполне возможно, что он доложил бы о случившемся, я даже уверен в этом. Но затем вся эта история приняла неожиданный оборот.

— Какой же? Ну расскажи.

— Ты ведь мне даже рта не даешь открыть. Все время повторяешь, что я должен был прийти на помощь Сильвио, но ведь никто в помощи и не нуждался. Они же в общем-то его и не били. А Штрассер, который какое-то мгновение наблюдал за происходящим, скомандовал:

«Теперь оставьте его! Итальянец важнее. Пошли!»

— Когда мы оказались на опушке, Штрассер, сложив ладони рупором, крикнул:

«Каневари, выходи! Немедленно! Дом окружен. Бегство невозможно».

По правде говоря, меня умиляла наивная вера Штрассера в то, что итальянец, спрятавшись в хижине за плотно закрытыми ставнями, станет прислушиваться к этим призывам. Он и хотел бы бежать, да не мог. Все было ну прямо как в кино. Там, даже несмотря на то, что не очень всему веришь, такое может показаться увлекательным, хотя не вполне правдоподобным, так как постоянно ловишь себя на мысли: ведь это только кино. У нас же все было на самом деле и по сравнению с подобной сценой в каком-нибудь вестерне это, естественно, воспринималось по-другому, причем настолько, что даже трудно описать. В любом случае я, наверно, отдал бы все, что у меня было и есть, чтобы не упустить шанс быть свидетелем этого зрелища.