Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

— Разумеется, с удовольствием, — ответил Касем. — Вы наш гость, посол доброй воли. Мы чтим бога и чтим соседей…

Добс не без ехидства ответил:

— Спасибо, мастер. Но мы для вас ближе, чем соседи — мы здесь, можно сказать, как и вы — свои люди.

Эти слова словно ножом полоснули Касема, но мастер не потерял самообладания. Учтиво передав фисгармонию, он показал Добсу, как наигрывать мелодию, и сказал:

— Ваше превосходительство, господин посол, ваша просвещенность и любовь к искусству, изумительное мастерство ваших пальцев не уступят лучшим из лучших мастеров Индии. Прекрасно, просто великолепно! Теперь, с вашего позволения, я напою слова, а вы подпоете, и наши голоса и сердца будут звучать в унисон.

— Замечательно, — ответил Добс. — Запевайте!

Касем пододвинул к себе фисгармонию и запел:

Добс растерялся и едва слышно, дрожащим голосом, повторял за певцом слова, нехотя славил повелителя, шаха всех шахов, чьим голосом говорили горы и реки, долины и облака, дожди, ветры и мощные лавины, дни, месяцы и годы, и все люди этой земли подпевали, и ему хлопали от души. Он сидел понурившись, опозоренный, и лицо его, весь вечер сиявшее, как никогда не заходящее, омытое кровью и слезами угнетенных всего мира солнце его лживой империи, побледнело и омрачилось. И тогда взошло другое солнце — солнце свободы, оно засияло над снежными вершинами Гиндукуша, и ветры вмиг домчали эту добрую весть от берегов Инда до вод Гильменда, в Сеистан и Регистан, — оттуда она вернулась к Абасину, Сефид-куху и Сиях-куху, мастер искусств одержал победу над мастером хитрости и обмана.

Победа была бесспорной. Воздав почести Эмиру, собравшиеся начали расходиться. Собрался уходить и Касем. Но Эмир, храбрейший среди храбрейших, жестом руки велел ему остаться. И вот они вдвоем. Радостный и веселый, Эмир сошел с трона. Касем, приложив руку к сердцу, хотел поклониться, но Эмир обнял певца, расцеловал. Тогда мастер попытался поцеловать руку Эмира, тот отдернул ее:

— Ты что это?! — сказал он с упреком.

Касем ответил:

— Как же не целовать благословенную, щедрую, счастливую руку шаха? Эта рука дала народу хлеб и достаток, справедливость и честь, она мечом защищает слабых и сирот.

— Нет, мастер, — возразил Эмир, — ты дороже всех королевских сокровищ. Тебе нет цены, ибо твоими устами говорит сам народ, которому я служу, и я свято тебя чту.

От полноты чувства Касем прослезился, а Эмир, видя это, дал ему свой платок осушить слезы…

Но Добс, как змея, пригретая на груди, сладкими речами и лестью втерся в доверие к придворным, выпытал, что они думают, что чувствуют, сколько денег у каждого. Яд его интриг все больше разъедал двор. Как жук-короед, как муравей-термит, он постепенно подтачивал опоры древнего трона Джамшидов, мутил, отравлял смертельной отравой чистую светлую воду, и там, где были счастье и вера, воцарились неблагодарность и предательство, черные вихри взметнулись над страной. Но Эмир пребывал в неведении. Где блеснул меч вражды, кто кипит злобой, кто выпустил отравленную стрелу? А Добс, этот дьявол во плоти, хитрый «великий политик», посмеивался, наблюдая за происходившим из-за ограды своего дома, его подлым духом уже были пропитаны мысли и дела чиновников, сановников, продажных министров. И вот настал день, когда все рухнуло и в славном дворце Кейхосрова[ Кейхосров — эпический герой.] воцарились жабы и вороны. Во избежание смуты и братоубийства, ради спасения народа, Эмир покинул престол и в холод и стужу, с болью в сердце, печальный, уехал в чужие края. И где бы он ни был, он повторял:

А Касем ушел от людей, поклялся никогда больше не петь и не читать стихов. Дни свои он коротал в питейном доме, и в душе его, словно вино в кувшине, бродили гнев и тоска, воспоминания о прежних битвах и печаль.

Бачаи-Сакао, занявшему место Эмира-воителя, этому сельскому жителю, простоватому и недалекому, донесли, что Касем вечерами кого-то оплакивает и во дворец Эмира идти не желает. Новый властитель приказал в тот же вечер привести Касема. Певца привели и оставили одного в большом безлюдном зале — том самом, где он победил Добса, а потом осушил свои слезы благоуханным шелковым платком Эмира. Касем прислонился к колонне и отдался воспоминаниям о тех прекрасных днях. Через некоторое время на плечо ему легла тяжелая рука. Он обернулся. Бачаи-Сакао спокойно, с достоинством произнес: