Войцех Жукровский - Каменные скрижали

В конце концов, он заприметил разлапистую коралловую веточку, белую, словно из соли, в нем что-то оттаяло, он по-детски обрадовался, что все-таки нашелся подарок для Маргит.

Под накренившейся пальмой сидел старик-индиец и выводил на своей свистульке вечерний привет морю и заходящему солнцу.

Старика надо было обойти поодаль, чтобы длинная тень по ходу не коснулась подогнутых ног сидящего. Ведь сама тень неверного способна осквернить, оскорбить, сделать человека недостойным соединения с божеством, это Иштван помнил.

На вид комната была пуста. Маргит молча, лежала за опущенной москитной сеткой. Он раздвинул сетку и наткнулся на сердитый, тревожно вопрошающий взгляд.

— Прости, пожалуйста, — вытянула она руку навстречу. — Я вела себя несносно.

Он взял ее руку, перевернул ладонью вверх и вложил в пальцы коралловую веточку, веточка зарозовела на низком свету, темно-малиновым потоком, лившимся в открытую дверь.

— Плохо себя чувствуешь?

— Нет. Только сил не было смотреть, как ты плывешь все дальше. Если бы ты меня любил… Я знаю, это ты мне назло. Хоть я сбежала с веранды, я тебя все время видела, вот тут, на сетке.

— Вот не думал, что у тебя такое сильное воображение.

— Воображение, — вздохнула она. — Сердце у меня есть, вот и все. Я не хочу потерять тебя. Не хочу, Иштван.

— Чего ты боишься? Терпеливости у тебя не хватает.

— И так это можно назвать, — тихо сказала она, водя пальцем по узловатым наростам на коралловой веточке. — Но теперь я буду сдержанней и больше неприятностей тебе не причиню, я сама себе слово дала. Вдруг в нем вскипела ревность к этому обломку коралла, которому перепала ласка от ее пальцев. Он прочел волнующую сжатость губ и голод запавших щек. По небу разливался красный сок заката, шумело цвета расплавленной меди море, доносились подстрекающие крики чаек, птицы умащивались ко сну.

— Но ведь я же с тобой, — поцелуем раздвинул он ей губы, и они жадно прикипели к нему, ищущему горьковатый от никотина вкус ее языка.

Не выпуская шипастой веточки коралла, царапавшей ему плечо, Маргит всем телом выгнулась навстречу.

Он подмял ее обнаженной грудью, выдавил весь воздух. Им было не до распахнутой двери, сквозь которую он видел лиловый песок, полузастывшие красные воды бухты, лениво покачивающееся, небольшое, как апельсин, солнце. Он овладевал ею с яростной поспешностью, вламывался силой. Она изгибалась, не давалась, наконец, вопреки себе самой, раскрылась.

Когда она откинула голову и певуче застонала, его подхватила волна беспредельного наслаждения, он, он, извлек из нее этот звук, словно напрягши струну до предела, до границы, за которой грозит катастрофа, обрыв, вселенское безмолвие.

Утомясь, они отдыхали, он поглаживал ее груди, кончиком языка пробовал на вкус плечо, оно было солоноватое, словно Маргит только была в море.

— Ты думаешь, стоит меня потрепать рукой, поцеловать, приласкать, и я обо всех тревогах позабуду, — пробормотала она обидчиво и томно. — И ты прав. Забываю, но только на миг, пока наполняюсь, пока утоляюсь тобой. А потом эта тревога возвращается и тем сильней, оттого что я понимаю, что могу утратить. Иштван, Иштван, я мечтаю спокойно заснуть рядом с тобой, пусть даже это будет последний непробудный сон.

Притихший, он поглаживал ее с чувством беспредельной пустоты, не отыскивалось ни единого слова утешения, которое не звучало бы фальшиво. Со всех сторон подступало отчаяние.

Солнце до половины провалилось в море, растеклось, поджигая горизонт.

Прижавшись, друг к другу, откинув порозовевший от закатного зарева полог сетки, они проводили последний краешек солнца, тот погрузился, и сразу сгустились сумерки. А в глазах еще кишели радужные звонкие пятнышки, и во внезапно наступившей темноте они отыскали друг друга легким прикосновением, как слепые.

— Хорошо мне с тобой, — подложила она ему руку под голову, побаюкала. — Очень хорошо.

«Войти в биение его крови, укрепиться в его памяти. Я должна быть очень нежна с ним. Если когда-нибудь мне предстоит потерять его, я останусь в нем. Он поймет, что я его любила. Можно иметь жену, брать женщину за женщиной и не встретить любви, не испытать этого огромного чувства преданности, соединения. Ведь просыпалась же я рядом с другими мужчинами, — думала она с тревожной ясностью, — и хорошо мне с ними было, но ни один не дал того, что он. Если он посягнет на другую, ему придется отрекаться от меня, сравнивать со мной, помнить, помнить». Думала, но, ни слова не произнесла, боясь, что ранит его, что он не так поймет, остро переживала свою беспомощность и только ластилась, терлась щекой о его грудь. А он, вырываемый из мыслей, отвечая на зов, целовал ее глаза, словно она только что вернулась из дальнего странствия, словно, истосковавшийся, он обрел ее после долгой-долгой разлуки.