Сейчас эта шутка показалась ему плоской.
Всего лишь…
И опять он уже в прифронтовом лесу…
А за дверьми в коридоре идет консилиум. Тамара Степановна и Александр Владимирович на диванчике обсуждают, решают, спорят, предполагают.
— Терапевты подтверждают, что это инфаркт.
— Ты видел кардиограмму? Мы, реаниматоры, такие кардиограммы чаще видим, чем вы и чем терапевты, — это гипоксия, кислородная недостаточность.
— Откуда, Тамара? Для пневмонии, эмболии еще рано. Только если инфаркт.
— Мы даже не можем ни послушать, ни снимок сделать — кругом гипс.
— Понимаю. Тебе гипс сейчас больше всего мешает.
— Брось глупые шутки. Много чего мешает.
— Прости, но как я тебе ни сочувствую, снять гипс я сейчас не могу.
— Да пойми же ты! Гипоксия от гипса. Он слишком скован, он не может дышать.
— И целовать.
— О господи! С этим-то мы устроимся, дай дышать ему.
— Как! Вся работа пойдет прахом.
— Больше пойдет прахом! Он же умрет! Рассеки, разведи, а потом мы снова стянем, бинтом и чуть полегче.
— Пойду еще раз посмотрю кардиограмму. Тамара, не горячись. И он еще тяжел, и у тебя еще все впереди.
— Впереди! Впереди…
— Почему ты так уверена, что все это от гипса?
— Я уже объясняла.
— Не убедила. А если инфаркт?
— Да и кардиограмма неполноценная, без грудных отведений — опять же гипс. Ты посмотри кардиограммы, сравни их при инфаркте и при гипоксии только.
— А почему же наши реаниматоры тоже говорят об инфаркте?
— Потому что они верят своим терапевтам, а я их не знаю и свободна от их авторитета, их давления.
— Слабый аргумент.
— А что, очень нехорошо снять гипс?
— Надежнее результаты с гипсом.
— Ты послушай, как он дышит, — отсюда слышно. Ты видал, синюха какая? Ногти. Уши. Что вы здесь все слепые, глухие, что ли?
— Я бы не задумываясь рассек гипс, если б доводы твои звучали, как глас с небес.
— Когда с небес глас, никто не задумывается. Да ты задумайся! Раньше ты был сообразительнее.
— Опыт, подруга, опыт.
— А я сердцем чувствую. Я, понимаешь, полюбила его.
Александр Владимирович отвернулся, лицо свое отвернул от нее и стал смотреть куда-то в даль коридора, потом почесал нос и глухо, спокойно, равнодушно сказал куда-то в коридорную даль и темноту:
— Потрясающе! Сейчас принесем ЭКГ и все посмотрим снова, — И дальше окрепшим шепотом продолжил: — Это аргумент, конечно, серьезный. — Помолчал, послушал ее молчание. — Я серьезно говорю: серьезный аргумент.
Молчали оба. Но недолго.
— Чего молчишь? Подсчитываешь, что впереди у меня?
— Дура! Вперед не сосчитаешь. Думаю, что позади.
— Позади! Не твоя забота.
— Когда-то мой товарищ был.
— Был! А где он сейчас, твой товарищ? Его что-нибудь волнует, заботит? Духом он убог. И вообще, к чему ты это? Его со мной нет уже не первый год. А красив был… Не сложилось — нет, духом убог. Точно… Не интеллигент.
— Что с тобой, Тамара? Ты что?
— Что — что?
— Тебе нехорошо?
— Почему ты решил? Нормально.
— Прости. Мне показалось. И вообще, чего это мы вдруг? Не о том что-то.
— Совсем не о том. Ты делом займись.
Опять замолчали оба. Он думал о ее прошлом. Она не думала о будущем.
И этот разговор тоже в большей части состоял из вопросов. Вечер вопросов без ответов.
Может быть, и без вопросов.
19
Борису Дмитриевичу становилось хуже и хуже. Пока была Тамара, он отвлекался, бравировал, фанфаронил, если можно так говорить о человеке, замурованном в гипсовую ячейку; когда он оставался один, вернее, без нее, все снова становилось хуже: дышать трудно, сердце колотилось, плыла и кружилась музыка…
Но голова болела меньше, рвоты не было — Борис Дмитриевич считал, что наступает улучшение. Так он считал, думал, говорил Тамаре и для Тамары, а стало быть, расчеты эти, мысли, слова недостоверны. Это просто бравада, фанфаронство, кокетство или, что главное, — отвлечение.
Отвлечение! Тамара опять сидела рядом. Он ее обнимал — если это можно так назвать.
А если уберут гипс, Тамара не сможет класть голову на грудь — не разрешат.
Сейчас им, конечно, разрешают! Они спрашивали!
Господи! Не разрешат!
В коридоре раздался шорох многих ног, и в палату вошли две девушки с инструментами и Александр Владимирович.
— Как дышится, Боря?
— Ничего, дышу, только трудно. Раздышусь. Обойдусь.
— Гипс, наверное, мешает, а?
— Он вообще мне мешает. Он меня чувств лишает, Саня.
— Какие тебе чувства нужны после операции?
Читать дальше