Юлий Крелин - Игра в диагноз

Он открыл глаза. Рентгеновский кабинет, полно врачей. «Вон сколько врачей набежало. А то никого. Одни сестры. Кроме какого-то дурацкого сна я и не ощутил этого полета, спуска на первый этаж. Что тут было? Снимок сделали. Лежу на боку».

— Саша, снимок сделали? С контрастом?

Александр Владимирович принес снимок и показал уже совсем пришедшему в норму больному доктору.

— Видишь, Боря? Вот иголки. Правильно стоят. А теперь будем делать с контрастом.

— С контрастом не делали? Не горячись, Саша, верхняя, по-моему, стоит неточно.

— Ну и что! Не морочь голову — не имеет значения. И так будет видно.

Снова подложили кассету, прицелились аппаратом. Доктор сел на табуретку и медленно ввел из шприца контраст во все иглы по очереди. Из-за перегородки крикнули: «Не дыша-ать!», аппарат щелкнул, никто ему снова дышать не предлагал, но, поскольку кассету стали из-под него вытаскивать, — задышал. Да и все равно больше не дышать он не мог, к тому же знал: рентгенологи часто забывают напомнить, что время дышать пришло.

Кассету забрали и ушли проявлять. В кабинете кто-то оставался, но он чувствовал себя здесь одиноким — одним с тремя иголками в спине.

О чем может думать одиноко лежащий и рентгеновском кабинете доктор, если у него и этот момент ничего не болит? Конечно, о снимках, болезнях, симптомах, больных и, конечно, о себе. И он думал, размышлял может ли опухоль мозга дать затемнение на снимке без контрастного вещества? Пришел к выводу, ради которого не надо было ни думать, ни размышлять — он и так знал точно. А размышляют, лишь когда не знают, когда есть много вариантов, когда надо выбирать. А этот вопрос ясен. Иногда. И при подозрении надо сначала сделать простой снимок, а если ничего он не даст — сделать снимок с контрастом. И все. И нечего напрасно размышлять.

Появилась легкая головная боль.

Борис Дмитриевич подумал, что головная боль подтверждает его мысль — верхняя иголка пустила контраст в канал, потому и боль.

Снова принесли снимок, снова показали больному, и снова больной увидел, что верхняя игла, хоть и дала контрастирование диска, тем не менее контраст из нее частично попадает в канал. Он обрадовался, так как оказался прав: игла стоит неточно, — и он настолько, по-видимому, хороший доктор, что сумел это распознать даже в болезненном, сумеречном, полунаркозном, посленаркозном состоянии. Он порадовался своему уровню диагностики и пожалел, что уровня этого не хватает для Тамариной болезни. Правда, никто ему ее снимки не показывал.

«И головная боль от этого… От чего?.. И если она из-за того, что в канал контраст попал, — так не страшно: поболит и пройдет. Я спокоен.

Но это я спокоен, на моем уровне знания и понимания, а как же другие, настоящие больные, у которых болит, а они, бедолаги, не понимают и не знают, что пройдет? Надеются только…»

Александр Владимирович показал ему на снимке, где видны разрывы дисков, показал и доказал, сколь правы они были в своей умозрительной диагностике и как это прекрасно, что их логические рассуждения теперь подтверждены наглядной картиной.

Правильное рассуждение, правильный выбор плана обследования, правильно было предложено лечение и правильно сейчас будет в разорванные, травмированные, деформированные диски, как они и предполагали с самого начала, ввести папаин. Как прекрасно: они использовали свое умение выбрать, доказали возможность и право выбора и прекрасно все привели к благополучному исходу: к отсутствию свободы выбора — теперь делать можно только так и не иначе.

Все радовались, и Бориса Дмитриевича призывали радоваться, и он радовался, но всего до конца не понимал, а потому спрашивал на уровне его знаний, его сиюминутного состояния.

— Саша, контраст немного вытек в канал?

— Где?

— А вот, видишь? Струйка и облачко.

— Ну и что? Главное, что он попал в диск, а это значения не имеет.

— Может, и не имеет, вам видней, но если что-то попало в канал, лучше кофеинчик кольнуть, а то ведь к вечеру такая головная боль будет — не приведи господь.

— Не морочь голову. Ну, поболит немножко.

— Тебе что, жалко кофеина?

«Ты то, деньги отцу жалеешь?» — перед Борисом Дмитриевичем мелькнуло суровое лицо соседа по палате, и он замолчал.

Его снова погрузили на каталку, снова в лифт, снова на стол и на бок.

Опять сел сзади Александр Владимирович, опять ему в руки дали шприц, и он опять ввел что-то в позвоночник.

Теперь то ли диск должен разрушиться, а потом сморщиться, то ли сморщиться, а потом разрушиться, то ли сразу рассосаться, то ли Борис Дмитриевич не мог вспомнить, то ли не хотел знать и не понимал даже, надо ли знать ему, что там происходит. Это не его работа, и сейчас он совсем не рвался к этой информации.