Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

— А разве есть какая-то тайна? — спросил я.

— Да, конечно, тайна есть, — ответил Далла Порта. — Есть целый ворох тайн. Наука сплошь состоит из загадок, которые мы бесконечно разгадываем одну за другой.

— Я говорю об одной тайне — единственной, — которая заключает в себе все остальные, — уточнил я.

Далла Порта запнулся в нерешительности.

— Ньютон так считал. И Лаплас. И Эйнштейн. Все гении науки верили, что мир устроен очень просто. Очень сложно и очень просто. Что мир построен очень изящно и являет собой образец гармонии. Что он не развивается неизвестно куда и неизвестно как и что Бог, выражаясь кратко и понятно всем, не играл в «орла и решку», создавая его. Эйнштейн, в конце своей жизни, отчаянно искал эту единственную формулу, которая объединила бы в себе квантовую теорию Планка, Гейзенберга, Бора и его собственную теорию относительности. Объединение всех областей науки стало у него навязчивой идеей.

— Единственную формулу?

— Да, единственную формулу.

— Но в вашем представлении, насколько я понимаю, — сказал Казотт, — раскрытие тайны Вселенной — в противоположность тому, что думает об этом Андре Швейцер, — это дело не мертвых, а живых.

Некоторое время в нашей машине слышалась лишь кантата 147, словно ответ на все наши вопросы, даже еще незаданные.

— Вот в этом-то и суть, — проговорил я. — Кто может разгадать эту тайну, живые или мертвые?

— Это вопрос почти абсурдный, — сказал Далла Порта, — потому что ответ на него слишком очевиден. Живые существуют, мертвые не существуют.

— А вот в этом уверенности нет, — возразил Андре.

…Музыка Баха. Солнце светит вовсю в прояснившемся небе. Мы в потоке машин. Вот и перекресток.

— Здесь мне повернуть направо? — спросил Швейцер.

— Нет, — ответил Казотт, — сначала налево, это короче, а потом — направо.

— Не кажется ли вам, — вернулся к разговору Швейцер, — что Ромен сейчас, так или иначе, знает больше, чем живые?..

— Ромена больше нет, — отрезал Далла Порта.

— Может быть, он просто в другом состоянии?

— В другом состоянии? Да, конечно, он обратился в прах. Кстати, он сам именно так и думал. Вы же знаете: он ни на мгновение не допускал мысли, что от него что-нибудь останется. Он был убежден, что исчезнет полностью и навсегда.

— А живые, — спросил Казотт, — вы верите, что живые когда-нибудь раскроют эту тайну?

— Да, верю, — ответил Далла Порта.

Мы опять замолчали. Наша машина казалась ковчегом, в котором мы спасались от окружавшего нас мира.

— Вполне возможно, — ответил я ему. — И даже желательно. Но мы, люди, такие хитроумные, ученые, уверенные в себе, этакие хозяева жизни, не исчезнем ли мы когда-нибудь все до одного, как в свое время исчезли динозавры?

— Несомненно, — ответил Далла Порта. — Человечество не вечно. Оно исчезнет, как и все остальное. Это, как говорится, написано у него на лбу.

— Но тогда, — спросил я, — что будет со вселенской тайной, если она принадлежит только живым? Когда не будет Солнца, когда Земля умрет, когда исчезнут люди, кто будет знать эту тайну?

Мы въехали в пригород. Поток машин стал еще более плотным. Повсюду было много людей, общественного транспорта; вот и рекламные щиты на перекрестках, афиши на стенах — карусель современной жизни.

— Может быть, компьютер? — предположил Казотт.

— Никогда не поверю, — сказал Андре Швейцер, — что ключ к тайне Вселенной может принадлежать компьютеру.

— Ба! — возразил Далла Порта. — Ключи иногда теряются. И тайны тоже исчезают. Мы узнаем все о Вселенной и пойдем на дно вместе с ней.

Здесь я не удержался и процитировал:

— Чьи это стихи? — спросил у меня Казотт.

— Не знаю, — ответил я. — Это Ромен мне их читал:

— А когда вся Вселенная исчезнет и станет только воспоминанием, кто будет вспоминать о Вселенной?

— Конец Вселенной — это отдаленная гипотеза, — сказал Далла Порта.

— Гипотеза? — переспросил я.

— Уверенность, если вам угодно, — но далекая. Очень далекая.

— Но бесконечное расширение и охлаждение «Большого взрыва» или, наоборот, его обратное движение и завершение огненным «Большим крахом» — это все-таки когда-то произойдет?