Юлий Крелин - Заявление

— Я-то нет, а вот ты как?

— Все в порядке. Включай зажигание… Зажигание включай!..

Степан Андреевич уже заключал обсуждение истории болезни. Он говорил, что так не может продолжаться до бесконечности, так они, все врачи больницы, ставят и себя и свое руководство в опасное положение; что недостаточные, неправильные записи приведут всех на скамью подсудимых; что уже тысячу раз говорили, просили, приказывали записывать в истории болезни каждый свой чох, и ему совершенно непонятно, почему все равно уже сделанное так трудно; записать на бумаге; что он понимает, как часто они подходили и смотрели эту больную, когда она была тяжелая, сколько они сидели, обсуждали, обдумывали, сомневались, и не понимает, почему всего этого нет в записях, лишь время от времени идут невразумительные, лаконичные, маловыразительные отметки об осмотре, и совершенно нет всех сомнений и раздумий докторов, собиравшихся вокруг больной, прежде чем они решались на новую операцию. «Мне нужны ваши мысли и сомнения, а я вижу лишь формальные отписки. Я делаю замечание заведующему отделением, оперировавшему по дежурству хирургу и лечащему врачу за небрежное оформление документации. Пусть это не играло роли в судьбе больной, вернее, не сыграло роли, но оформление должно быть на высоте. Медицина — это жизнь и смерть. А стало быть, контроль и учет всех ваших действий», — так, припечатав чеканным тезисом, он и закончил свое заключительное слово.

Степан Андреевич родом с Кавказа, и временами его детство прорывалось не всегда правильными ударениями, как бы без определенных ударений; вернее, ударения были, но на каждый слог, что и называется акцентом, собственно. Когда это было очень явно, Вадим Сергеевич прямо заходился в смехе, но поскольку это был главный врач, смех был беззвучным. Вадим Сергеевич начинал колыхаться всей массой тела, потряхивал этим тайным судорожным смехом в основном голову и верхнюю половину, не закрепленную столь основательно, прочно и массивно, как нижняя. Одновременно он отворачивался от председательского стола и обращал свой победно-иронический взгляд на окружающих врачей. Кто знал Вадима Сергеевича, понимал, что, скорее всего, это было проявлением внутренней защиты от нападок со стороны главного, формой демонстрации своего превосходства над иными, может, даже над большинством терзающих, кусающих, не понимающих его; но если копнуть еще чуть глубже, то можно разглядеть в столь странной реакции на слова начальника и некое замаскированное смущение, оправдание перед коллегами, которых он все-таки, может быть, подвел своими плохими или краткими, точнее, некачественными записями, и страх, перед возможными последствиями, и, наконец, просто неумение вести себя, невоспитанность, неприязнь ко всему непохожему на него и на его мысли.

Когда конференция закончилась и хирурги собрались у себя в ординаторской, Вадим Сергеевич дал волю своему возмущению и несогласию. Они были не поняты этой же аудиторией в официальном зале, но охотно принимались или отвергались с полным пониманием сейчас, обычной кулуарной, так сказать, конференцией «уже на лестнице…»

Он возмущался заявлением родственников в прокуратуру, он возмущался нелепым обсуждением истории болезни и поисками блох в написанном. Он говорил, что если он виноват, то пусть не блох ищут, а его преступные ошибки, что он не нуждается ни в какой благотворительности. Если он виноват — казните, если не виноват — платите ему его законные сто сорок рублей в месяц и не терзайте понапрасну нервы.

Как многие люди, мыслящие категорически и не ограничивающие свои решительные жизненные постулаты рамками какой-либо двойственности, относительности — эдакое примитивизирующее отсутствие полутонов, — он видел только две градации, две оценки любого события: да или нет, «казните или платите». Казните или награждайте — как в сказке. Некоторый налет бандитской беспомощности, когда нет в душе нормального понятия о праве, а лишь надежда каждый раз на чудесную помощь голубого волшебника.

Для врача особенно странно не замечать, что между жизнью и смертью миллионы болезней, и чуть подвигающих к смерти и сильно ограничивающих проявления жизни. Между казнью и наградой должно быть еще много и разных видов помилования, и разных видов наказания.

Зоя Александровна вздумала объяснять ему на своем начальническом языке «необходимость всестороннего выявления всех отрицательных моментов лечения и оформления медицинской документации».