Захар Прилепин - Обитель

Во дворе была сутолока и неразбериха, высыпали люди из административного корпуса, медсёстры из лазарета, повара — вроде как и праздник: осенний убой птицы.

Галя встала рядом с Артёмом и спросила, глядя в спину целившемуся в чайку красноармейцу:

— Почему у тебя такой вид?

Артём помолчал и со второго захода — пришлось переждать близкий выстрел — ответил:

— Мыл чекистам кровавые сапоги. Потом закапывал труп Бурцева.

— Тебя не били? — быстро спросила Галя и столь же быстро осмотрела лицо Артёма.

— Нет, — сказал он.

Галя перевела невидящий взгляд на другого красноармейца и сообщила:

— Тридцать шесть человек за ночь расстреляли. Больше расстрелов не будет. Ногтев запретил.

— Он… не знал… — поделился с ней Артём.

— Всё он знал, — тут же со злостью ответила Галя. — Нарочно уехал.

«Блэк оказался самый догадливый из нас!» — ёкнуло у Артёма.

Скосился на Галю — поделиться с ней этим открытием или не стоит. Решил, что не стоит.

Артём предположил, что Гале не хочется уходить обратно в здание, оттого что нравится стоять рядом с ним.

…Только ему не было хоть сколько-нибудь проще от её присутствия, он лишь желал, чтоб кончилась стрельба.

— И Афанасьева расстреляли? — спросил Артём, заметив, как тяжело ему далось совместить два последних слова, которые отталкивались как магниты с разными полюсами.

— Почему это? — Галя снова посмотрел на него. — Нет. Я не видела в списке. А зачем Афанасьева?

«Дурак, что я делаю!» — сокрушённо укорил себя Артём.

— Незачем, — ответил он, насколько сумел, искренне. — Просто его не было на утренней поверке, и я испугался за него.

Галя промолчала. Афанасьев её не волновал.

— Я постараюсь отправить тебя сегодня на Лисий, — сказала она погодя.

Артём закусил нижнюю губу: хоть бы правда, хоть бы удалось — поставлю твою фотокарточку, Галя, и буду на неё молиться. Кажется, Крапин успел её сфотографировать в компании лис, назначенных согревать Галины плечи в ближайшую соловецкую зиму.

Они ещё с полминуты стояли молча. Артём иногда вздрагивал или хотя бы морщился от выстрелов, Галя — даже не смаргивала.

Вернулись Сивцев и Захар. Наверное, по кровавым пятнам на одежде и по тому, как Артём чуть подвинулся, совсем не удивившись их приходу, Галя догадалась, чем занимаются все они вместе.

— Вы ещё не ели? — спросила она у Сивцева.

Сивцев вопросительно посмотрел на Артёма: чего говорить-то? стоит правду отвечать, нет?

Артём не поворачивал головы.

«А он ведь воевал, — медленно думал Артём. — А я нет. А он ждёт, чтоб я дал понять, как ему быть…»

— Дак мы непонятно чьи теперь — и не в роте, и не в карцере, — растерянно сказал Сивцев, поглядывая то на Галю, то на Артёма, то, наконец, и на Захара тоже.

— Идите в лазарет, — велела Галя, зачем-то поднимая воротник и заходя в здание. — Я позвоню, чтоб вас накормили и пустили помыться. Постирайтесь.

— Дак нам гражданин начальник Ткачук велел ждать, — плачущим голосом вослед ей крикнул Сивцев.

— И Ткачуку скажу, — не оборачиваясь, ответила Галя.

На обед или уже на ужин им выпала гороховая похлебка и пшённая котлета, залитая киселём.

Артём долго смотрел на принесённые миски, потом вывалил котлету в суп и всё съел за треть минуты.

Иногда поднимал глаза то на Сивцева — евшего размеренно и обращённого в себя, то на Захара — старавшегося есть помедленнее, но без успеха; у Артёма возникал тихий зуд от желания рассказать им, что в карцер их упекла тоже Галя — зато теперь покормила, — видите, какая заботливая. Мало того, в карцере они сидели за его, лагерника Горяинова, и ещё одного… забубённого балалаечника — провинности.

В столовой для лекарей больше никого не было. Проводил их сюда сам доктор Али, сделавший вид, что Артёма не помнил, — хотя, может, и правда не помнил — мало ли тут перележало вшивого лагерного брата.

— А давайте ещё по тарелке? — с милейшим акцентом предложил вновь заглянувший в столовую доктор Али, гладя себя по бороде.

Все трое переглянулись, Артём в знак согласия несильно ударил концом зажатой в кулаке ложки о стол.

Доктор Али засмеялся, будто не знал большей радости, чем покормить трёх грязных могильщиков — он ведь тоже догадался, чем эти три горемыки занимались всю ночь и отчего за них просили из Информационно-следственного отдела.

«Какой милейший человек, — с прежней своей, раскислявшейся усталостью думал Артём, — а я ведь, помнится, сердился на него…»