Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

Лоренс пожал плечом:

— Всем так проще.

— Нет, не всем. — Ирина видела, что Лоренс ревнует, и это вызывало смех. Лоренс ревновал к Рэмси. Лоренс относился к нему как к своей собственности, поэтому их ужин вдвоем казался нелепицей. На Ирину была возложена миссия поддерживать дружбу Лоренса и Рэмси по доверенности, но попутно она должна была получить урок: у них с Рэмси столько же общего, сколько у гвоздя и панихиды, только истинный знаток снукера, мистер Заумный фанат, способен участвовать в разговоре на равных. В свою очередь и Рэмси предстояло кое-что усвоить: Ирина мила и привлекательна, у нее красивые ноги, но она не имеет ни малейшего представления о том, как мастерски Стивен Хендри бьет в среднюю лузу. Увы, запланированное изощренным стратегом не осуществилось.

Разумеется, вечер был полон неловкостей, заставлявших Ирину нервничать, иногда она была даже шокирована, но вместе с тем заинтригована. Что же это было? Что произошло? Откуда это опрометчивое желание прижаться к губам чужого, по сути, человека? После того как Рэмси отвез ее домой — поездка прошла в полнейшем молчании, — она доплелась до квартиры, закрыла дверь на цепочку и прислонилась к ней спиной и прижала ладонями, словно кто-то пытался ворваться следом. Тяжело дыша, она убеждала себя, что напряжение, наэлектризовавшее ее до предела, постепенно спадает.

Потом Ирина чистила зубы и радовалась предстоящему облегчению, которое дарит возможность проснуться в собственной постели с осознанием того, что она не сделала ничего такого, что придется скрывать от Лоренса, не сказала того, что он сможет громогласно объявить коллегам, ничего, что давало бы повод не доверять ей в дальнейшем. Определенно, когда она протрезвеет и отдохнет, позорные фантазии о происходившем у бильярдного стола развеются и забудутся, как кошмарный сон, или покажутся глупым озорством, постыдным желанием, которое — ведь есть Бог на свете — она сможет с легкостью в себе подавить. При ясном свете дня, анализируя тот странный вечер, она придет к выводу, что должна держаться подальше от наркотиков, пить алкоголь в умеренных дозах и желать близости только с Лоренсом. За кофе она покачает головой и скупо усмехнется своим прошлым мыслям.

Однако, потягивая капучино, она вспоминала о своем поступке с восторгом и благоговейным страхом. Мыслей не стало меньше, напротив, то, к чему она раньше относилась как к легкомысленному флирту со стороны Рэмси, способному доставить ей неудобства, при детальном рассмотрении виделось более значимым и масштабным. Прошлой ночью она словно брела в тумане и, наткнувшись на каменную стену, не сразу поняла, что это не простой забор, а египетская пирамида. На что бы она ни натолкнулась вчера на Виктория-парк-Роуд по рассеянности или наивности и как бы умно и проворно ни вышла из положения, уверенно шагнув в противоположную сторону, это было нечто мощное и значимое.

Внезапно перед глазами пронеслась вся прошедшая жизнь. Тот факт, что предложение было ею отклонено, не меняет картины в целом.

Весь день ее преследовало и еще одно воспоминание. Остановившись у ее дома, Рэмси не должен был выключать двигатель, тем самым давая понять, что в три часа ночи надеется на приглашение «на кофе» (рискованное приглашение для любой женщины в Великобритании, подразумевающее, что сахар и сливки не понадобятся). Однако он заглушил мотор и сидел, кажется, очень долго — впрочем, вовсе нет, — ожидая чего-то, сложив руки на коленях. У него были изящные руки с чуть кривоватыми тонкими пальцами, подходящие более музыканту, нежели спортсмену. Они безжизненно покоились на коленях, и голубоватый налет мела вокруг ногтей предавал им трупный оттенок. Он смотрел прямо в лобовое стекло, и лицо было таким же мертвенным; возможно, он мысленно составлял список продуктов, за которыми надо заехать по дороге домой в круглосуточный «Теско». Ирина сидела рядом, не в состоянии сделать попытку выйти из машины. Нет, его задержали не те мысли. После долгой паузы оба обрели способность двигаться. Рэмси вышел из машины, а Ирина осталась ждать, когда он обойдет вокруг и откроет дверцу. Рэмси был джентльменом. Он распахнул перед ней дверцу с похоронным лицом водителя катафалка.

Рука по привычке зависла на высоте талии, хотя Ирина шла немного впереди. Доставая из сумочки ключи, она обернулась и увидела, что Рэмси стоит на мостовой, словно ступить на тротуар было для него равносильно пересечению Рубикона. Поскольку он находился в десяти футах и не делал никакой попытки приблизиться, проблема прощального поцелуя решилась сама собой. Каждый дом на обеих Джорджиан-сквер, где жили Ирина и Лоренс, был историческим памятником, и даже смену оконных рам с темных на светлые необходимо было согласовывать с Национальным трестом. (Разумеется, там отвечали отказом.) Сохраненных практически в первозданном виде улиц осталось в городе не так много, поэтому их часто использовали для декораций исторических фильмов. Рэмси стоял в свете старого уличного фонаря XIX века. Внутри горела электрическая лампочка в форме пламени свечи, чтобы не нарушать исторической достоверности. Лицо, озарявшееся с одной стороны золотистым светом и затемненное тенью — с другой, придавало ему схожесть с героем драматического спектакля; решительность и непреклонность в облике делала моложе. Высокий, худой, в темном костюме, с выражением торжественной задумчивости, он был похож не на звезду снукера, а на Томаса Харди.