Хьюго Клаус - Пересуды

Роланд стал нас угощать, и мы дошли до шести или семи стаканов «Дьявола».

— Надо что-то придумать, — сказал Карлуша. — Чтобы переправить тебя, без шума и пыли, через французскую границу.

Через три минуты решение было готово. Его племянница Анжела.

Анжела? Вандендриссе?

Да.

Мир тесен.

И не говорите.

Продолжай.

Анжела уехала отдыхать со своим сыном Фирмином. У него что-то не в порядке с легкими. Поэтому они отдыхают в Норвегии. Анжеле нравится Крайний Север. А Карлуша присматривал за ее квартирой, поливал цветы, менял воду в аквариуме Фирмина и так далее. Он сказал:

— Если не будешь шуметь, можешь пожить у нее пару дней. А там поглядим.

Карлуша показал нам квартиру. Ключи он нам не дал. Шлепнул Юдит по попке. И сказал, что у нее бешеные глаза. Тут он был прав.

Пока вы там сидели, Юдит выходила на связь со своей партией?

Откуда мне знать?

К вам никто не приходил, пока вы там сидели, бельгиец или не бельгиец?

Никто. Раз почтальон позвонил в дверь. Мы сидели, как мышки, затаив дыхание. Он подсунул бумажку под дверь. Счет за почтовые расходы, кажется, на шестнадцать франков.

Что делала Юдит?

Часами болтала по телефону по-магометански. Сказала, что мы должны расстаться. Что она через несколько дней уедет в Англию.

Целыми днями валялась в постели, курила джойнт. А я думал о том, как счастлив был один, в своем доме, когда вокруг никого не было и я ел спагетти из консервных банок и слушал диски Колтрейна, но я променял свой покой на Юдит, ее опасный смех, запах ее волос, ее изумительное бронзовое тело.

В первую ночь я услыхал, как она, роясь в шкафах, стоявших в спальне, негромко вскрикнула. Среди множества платьев, юбок, белья ей попалась ночная рубашка с ярким рисунком из скрещенных павлиньих перьев.

— Смотри. Смотри же. — Она накинула на себя рубашку.

Потом Юдит рассказала, что, когда они с Неджмой попали в Северную Африку, их взял под защиту богач, торговец оружием, который тайно поддерживал партию Рашида.

У него в парке жило множество павлинов. Самцы распускали хвосты веером, чтобы серенькие, невзрачные самки могли выбрать того, чей хвост больше, крепче и красивее, от такого и детей родится больше. Но осенью, в сезон дождей, огромные хвосты намокают, самцам трудно взлететь с такой тяжестью; и тогда появляются дикие собаки, и разрывают их на части.

— Красота убивает их, — сказала Юдит и заснула в старинном кресле-качалке.

Я поднял ее, как огромную куклу, отнес в спальню и положил на кровать Анжелы. А сам сел на пол, опершись спиной о край кровати. Я смотрел на нее. Я слушал ее храп. Потом заснул. И тут проснулись спавшие собаки.

Те же самые собаки, и, как всегда, они бесшумно лаяли, но впервые были белыми — шерсть их, казалось, покрывал неровный слой льда, они держались кучкой, касаясь друг друга боками, и, словно от этих соприкосновений, появлялись новые собаки; щенки с ушами, как сосульки, выходили из сучек с набухшими сосками, белая, как снег, кровь стекала с их языков, и я слышал, как зубы их перемалывают кости. Я завопил. Юдит вытерла мне лоб уголком простыни.

— Тише. Тише.

— Снежные чудовища, — сказал я.

— Они ушли.

Мне стало жутко грустно. Я пошел за бутербродами. Золотой дракон на башне Белфорт горел в лучах восходящего солнца. Я подумал: теперь я стал таким же идиотом, таким же жестоким krapuleus [118] Искаж. фр. crapuleux — распутник. , как мой брат. Но он-то всегда знал, что он такой, а я все эти годы нес в себе зло, даже не подозревая, какая порча завелась в моем поврежденном мозгу, а мое больное тело скрывало ее под обманчивым флером добра и милосердия.

Теперь мне все стало ясно: Юдит имела трех отцов, на Голгофе распяты были трое убийц, хороший, плохой и отец, не использовавший свое могущество, чтобы не дать им прибить сына к кресту, а у меня было три жертвы.

Три?

Патрик Декерпел, нотариус Альбрехт и Алиса. Еще я не посчитал кошку Карамель. Чему вы так удивились?

Тому, что ты назвал Алису жертвой.

Она была. И есть.

Что за человек была она? Вернее, есть?

Она все время болтала. Начинала с утра, когда я еще спал, и трещала до позднего вечера. В основном болтала со своей несчастной кошкой. Сперва я не мог понять, к кому она обращается: ко мне или к Карамель. Потом научился различать: к Карамель она обращалась нежно, пылко, словно говорила с глуховатым любовником.

По крайней мере три раза в день она меня спрашивала, хорошо ли ее постригли. Я сперва думал, с ней это оттого, что она сама была парикмахером в Алегеме. Еще она постоянно изучала в зеркале свой целлюлит. Каждые два дня брила ноги. Она изменяла мне. Жаловалась на гастроэнтерит. И говорила, что это из-за стресса. Она была невыносима. В конце концов мое терпение лопнуло. Когда я слушал соло Телониуса Монка, а она крутилась рядом и жаловалась, что у нее сохнут локти, левая грудь меньше правой, а ее очередной любовник — хам.