Хьюго Клаус - Пересуды

Ты в этом уверен?

В чем?

Что никогда не бывал в баре «Tricky».

Я не хожу к шлюхам. Раньше тоже не ходил.

Ты мог просто зайти выпить, поболтать.

Нет. Точно нет. Перестаньте на меня давить.

Но твой брат туда ходил.

Я не мой брат.

Я даже не ходил в ту сторону, но мне почему-то показалось, что я уже видел этот дом. Я заглянул в окошко у входной двери. Ампирный столик, салон в стиле Луи XVI, стены обшиты панелями, дверь молочного стекла. Комната, покрытая слоем серой пыли, показалась мне знакомой. Может, я видел что-то похожее в одном из журналов Алисы, с интерьерами.

Он сказал, что рад нас видеть, но в дом пригласить не может. Чтобы мы даже не надеялись. Командным тоном сказал, как капитан. Указал нам на два садовых стульчика.

Юдит подошла к дому. Положила локти на каменный карниз.

— Там ничего не изменилось, — сказала. Она выглядела огорченной.

— Почему там что-то должно было измениться?

Он обернулся к ней. Настороженно.

Юдит, продолжала глядеть в окно, сказала:

— В том углу, у вешалки, я сидела, когда мне позволяли. В форменном платье с плиссированной юбкой и темно-зеленом жакете, летом в соломенной шляпке. Там. Однажды, когда Камилла не видела, я получила немного денег с клиента. За поцелуй в губы. Неджма не возражала. Камилла пыталась меня воспитывать. Неджма меня баловала.

— Это было очень давно, до меня, — сказал капитан.

Она отступила на несколько шагов, показала на окна второго этажа:

— Там меня зачали. В комнате с видом на пруд. Комната номер четыре, которую Камилла обставила в стиле Луи XVI, по книге «Коллекции предметов искусства». Двенадцатого октября. Камиллы в тот день не было, а у Неджмы было три клиента. От одного из трех она и залетела.

— Мало кто в мире точно знает, где и как его зачали, — сказал капитан. — Браво.

— Двенадцатого октября. Там… — повторила Юдит.

— Ты давно ничего не слыхал о своем брате? — спросил капитан.

Я взял один из стульчиков и сел против него. Как доктор, начинающий обследование с вопроса: «На что жалуетесь?» Глядя ему прямо в глаза, я ответил:

— Нет. А ты, ты давно слышал что-то о нем?

— Давно, очень давно. Слухи из Зимбабве. Вроде он женился на дочери вождя. И решил никогда, никогда не возвращаться в Европу.

Он врал, этот капитан. И продолжал врать, что Рене почернел, что у него на лбу появился крест, что татуировки на его руке, голубая русалка и синий кинжал, побледнели, но мне, дураку, хотелось ему верить.

— А где находится Зимбабве?

— Тебе не все равно, недотепа?

— Я мог бы туда поехать.

Меня заколотило. Мне захотелось обнять капитана, но вряд ли он обрадовался бы этому, кажется, у мужчин только воины могут целовать друг друга.

— Мы посмотрим в атласе, — сказала Юдит.

— Да ты не знаешь даже, где Брюссель находится, — сказал капитан.

— В провинции Брабант.

— Разве вы не получали от него открыток?

— Из разных стран. Но в последнее время совсем ничего. Когда мама была еще жива, она говорила, что их отправлял кто-то другой. Почерк был чужой.

— Ты-то откуда знаешь, что его брат, или кто другой, посылал его матери открытки? — спросила Юдит.

— Я несколько раз видел, как он надписывал эти открытки, у стойки отеля или в палатке. Шариковой ручкой. Или самопиской, одолженной у приятеля.

Он врал.

Тут Юдит потеряла терпение, сказала, что капитан должен сматываться отсюда. Что должен назначить разумный срок, после чего она въедет в бар «Tricky», который принадлежит ей и больше никому.

— А если нет?

— Увидишь, что будет.

— Вот именно. Ты это увидишь, — сказал я. Я считал, что это прозвучало угрожающе.

— Или я должен расписать тебе план действий? — добавил я увидев, что он усмехается.

— Ты даже имя свое не сможешь написать.

— Забирай свою одежду, личные вещи и уматывай, — сказала Юдит.

— Ах, девочка. — Капитан подмигнул мне или просто зажмурился из-за солнца, светившего прямо в его водянистые глаза. — Ты по-фламандски читать умеешь? Или только по-арабски?

— И на том, и на другом.

— Тогда я тебе советую: сперва внимательно изучи бумаги у нотариуса.

Он сплюнул какое-то дерьмо бирюзового цвета на гравий, мне под ноги. Вся площадка была усеяна плевками, толстыми, бесформенными, как личинки или как высохшие мумии мышек, которыми играла Карамель.

— Ты совсем не похож на своего брата, — сказал он.

— Неправда, похож. Только не все это замечают.

— А мне кажется, твоя мать в молодости была шалуньей.