Ральф Ротман - Жара

Становилось жарко. Пахло застарелым потом от его рубашки, он расстегнул ее, а она снова быстро взглянула на него краешком глаза. На коленку ей села муха, быстро пробежала вниз по голени и исчезла во вспоротой щуке, жабры которой еще немного двигались. Де Лоо провел травинкой по другой ее ноге, снизу вверх. Она, смеясь, ударила его.

— Какой ты тощий… Подожди, мне надо принять душ.

Она встала, но он крепко схватил ее за лодыжку и смотрел из-под ее грудей ей в глаза. Она явно насмешливо оглядела его джинсы и то, что обозначилось в них.

— Иди сюда, — сказал он. — Ты даже еще не вспотела как следует…

Муха вылезла промеж зубов, когда она наклонилась и схватила щуку за хвостовой плавник.

— Оставь, Симон. Я не могу с тобой здесь этим заниматься. У травы тысяча глаз. Да и Марек где-то рядом. Поляки, знаешь, жуткие католики.

— Ну давай переплывем на тот берег, укроемся в лесу.

Она перекинула щуку через плечо. «Мне надо принять душ». И стала медленно подниматься по луговине к дому. Тень от огромной рыбины падала ей на спину, и глаз, все еще не потухший, сверкал на солнце. Немного крови или, может, розовой сукровицы стекало по ее телу вниз, капало ей на попку.

— После обеда он уедет в город, ему нужны новые струны. Вот тогда у нас будет время…

Де Лоо сел. Парочка кошек уже шли ей навстречу, ластились, мяукая, у ее ног, и она разговаривала с ними. Голос был сейчас мягким, мелодичным, почти по-детски звонким, и он еще сильнее почувствовал, что она говорит на своем языке не только голосовыми связками, но и всем телом, словно купается в нем. Он допил свою чашку до конца и посмотрел на озеро, где появилась узенькая весельная лодка. В ней лежал человек. Надвинув соломенную шляпу на лицо, он спал.

Где-то в деревне запустили циркулярную пилу, какое-то время она работала вхолостую. Подмышки у него вспотели, он вытащил из кармана солнечные очки и направился к озеру. Извилистая тропинка, шириной в стопу ноги, вела по траве и через кустарник к воде, и две стрекозы, длиной с палец каждая и словно из синего хрома, летали как бы рывками вокруг него, но на некотором отдалении. Он шел мимо бесцветной полоски тростника, местами такого густого, что даже воды не было видно. Чавканье и хлюпанье под ногами по корневищам тростника, а там, где лучи солнца пробивались между острыми листьями, блестел черный ил. Разноцветные улитки, ракушки, отпечатки маленьких птичьих коготков. Где-то журчал ручеек, пахло жидким навозом, а ромашки и репейник, с его фиолетовыми цветами, доходили ему до пояса.

От старых дворов за вершиной холма видны были только коньки крыш, печная труба или флюгер. Замшелые каменные заборы, сбегавшие от скотных дворов вниз по холму к озеру, давно уже поросли травой и разрушились. Над головой ветки ольхи, листва березы, по краям уже пожухлая от солнца, а высоко в небе два аиста, делавших большие круги в синеве и поднимавшихся все выше и выше.

Где берег делал изгиб, журчала вода, плескался маленький ручеек, бег которого по заросшей ложбинке можно было проследить по качанию папоротника. Он начинался где-то в лесу по ту сторону большого хозяйства, снабжал всю деревню водой и так сильно подмыл два старых дуба, промеж которых бежал к озеру, что их кроны сплелись. Де Лоо уцепился за корень одного из них и долго пил отдающую металлом воду.

Когда он поднял голову, он увидел белую цаплю, большую птицу, стоявшую позади старых, почти горизонтально нависших над водой берез, она смотрела на него и не двигалась. Святая благодать. Отдаленное родство сердец. Любой оказался бы неправым перед этим силуэтом, этим взглядом из самого сердца живой природы, и он быстро обтер рот и подбородок тыльной стороной руки и неслышно отступил в тень, скрывшись в камышах.

Берег пестрел осколками битого кирпича, красного и желтого, местами даже с фиолетовым оттенком, и в воде можно было различить вдавленные в глину и поросшие нежным мхом цифры и клеймо фирмы. По небольшому отвалу из осколков кирпича он поднялся к зданию. Остатки каменных стен под обугленными балками. Кусок какого-то меха, очень светлого, висел на ржавом гвозде. В производственном цеху росли теперь березки, а из круглой печи для обжига, массивная чугунная дверца которой, снабженная поворотным кругом, валялась в сорной траве, раздавался оглушительный писк птенцов, превратившийся, стоило ему сунуть голову в отверстие — облепленное изнутри птичьими гнездами жерло печи, — в панический крик. С боков сквозь трещины печь пронизывали лучи света, а сверху над ней нависал горой птичий помет. Тучи ласточек взметнулись из вытяжной трубы и со свистом пронеслись мимо него на просторы в сторону озера. От поднявшейся кирпичной пыли у него запершило в горле.