Александр Ткаченко - Левый полусладкий

Когда мы проезжали рекламный щит поселка Коктебель, то я прочитал вслух следующее: «Здесь в двадцатые — тридцатые годы отдыхали и творили М. Цветаева, О. Мандельшам, М. Волошин… И в настоящее время здесь работают и отдыхают писатели Ф. Кузнецов, В. Белов, В. Аксенов…» «Да как ты можешь, Вячеслав, чтобы в твоем городе в одном ряду были фамилии Феликса Кузнецова и Васи Аксенова… Да Кузнецов же был первым гонителем метропольцев, практически из-за него Вас. Палыча лишили гражданства…» — «Я ж не знал, я ж не знал», — рычал Слава, уже на полном ходу разворачивая свой битый «Москвич» назад к центру…

Было восемь утра, поселок уже плелся на пляж и полоскал рот, но аборигены отсыпались после летних длинных ночей, проводимых в кафе, барах, или просто от прибрежного пьянства. «А ну вставай, художник, тоже мне Ван Гог, ухо, что ли, отрезал, не слышишь…» На двор выскочил из сарайчика суетный мужичок и крутил спящими глазами. «Так, сейчас же бери лестницу, краски и переделывай все, вот тебе новые фамилии. Вместо Феликса Кузнецова, козел, если б я знал, чтоб через час все было готово… Мы будем у Алима». Алим сидел на стуле, и два его широко раскрытых глаза смотрели в разные стороны, так что невозможно было понять, на кого он смотрел. Ладони его невидимых рук, сложенные одна на другую, покоились на вершине большого живота и ползали одна по другой в такт неглубокому дыханию. «Он спит, — сказал человек с полотенцем на руке шепотом, — хозяин ждал вас до двух часов ночи…» Перед Алимом пластался стол с шикарной жратвой и сахарными головками разных водок. Потом как-то по-младенчески всхлипнув и испугавшись, он проснулся: «Ну что, куший мая водка… хлеп-сол тибе, — я так понял, сказал он мне, — а мы с тебе Славик базарит будим». И они начали о чем-то своем перетолковываться на непонятных мне оборванных фразах. Я попытался что-то вставить. Алим прервал толковище и спросил строго у Вячеслава: «Слюшай сюда, пачему эта гаварит без моя спроса. Здесь толко ми имеим права сказат что-та. Она, — он показал в мою сторону, — может сказат, когда я сказал можна». Я притих и углубился в спиртное. Через некоторое время Алим вдруг сказал громко в мою сторону: «Ти зачем мене обижал?» Окружение замолкло, стало слышно, как зашуршала галька, откатываясь назад в море с волной. «Ти зачем мене обижал?» — после долгой паузы повторил Алим. И его окружение слегка шевельнулось. «Перезаряжают», — пронеслось в голове. «Ти зачем мене обижал?» — в третий раз повторил Алим… Я начал что-то мямлить, мол, если чем-то и обидел, то могу извиниться или… «Нет, ти зачем мене обижал?..» — «Ну, Алим, он же и слова не сказал», — вступился Слава. Не обращая на него внимания, Алим продолжил: «Ти зачем не кушил моя шашалик, пилохой, да?» — и вдруг так рассмеялся, что вместе с ним рассмеялась вся его прислуга, и мы, гостевавшие, и даже камень на могиле Волошина. Вот держит паузу, подумал я, почище Станиславского, и где учился только… «А ти ихто такая?» — спросил он меня. «Да футболист он», — вякнул Слава. «Какая такая футболист-мулболист? Я футболист. Я играль за страшный возраст „Нефтчи“. Баня испомнил?» — «Еще бы, Банишевского, молоканца, играл против него пару раз». — «Ти знаешь, что она молоканец, верью, верью, что недалеко была. А „Локомотив“ говоришь играла, Бубука помнишь?» — «Еще бы, лысый такой, с колотухой…» То, что я ответил на его знаковые вопросы, доконало Алима. «Смотри на нее, и правда играла… Завтра с тибе будем играть. Одна на одна на баскетбольной площадке в маленькие ворота. Слюшай сюда, если ти вииграешь, то я отдам тибе мой шашаличний, а если я вииграю, то…» И он начал думать, вращая своими широко расставленными шарами. Я с ужасом думал, что будет, если я его обыграю, и с таким же ужасом, если я ему проиграю. Что Алим скажет в следующий, момент не знал никто. Алим в это время раздвигал и сдвигал свои колени, всматривался в даль, вслушивался в шорох моря за спиной и наконец выдавил: «Каменный Вовка литфондовский знаишь? Ну этат Илич с отбитый нос, вождь бивший которая..?» — «Да знаю, — обреченно сказал я. — Ну и что?» — «Я оторву Вовка Илич этат голова и отдам тибе ее, и ты заберай его в Москва. Она издеся никому не нужна…» — «Как я погружу в вагон его голову, она же огромная и тяжелая?» — на полном серьезе завелся я. «Это я тибе буду помогать, это мой проблема, я заплачу за платформа. Издеся эта башка никому не нужен». — «Слушай, Алим, — закричал я, — но ты же мне проиграешь, я тренируюсь каждый день, а ты посмотри, в какой ты форме…» — «Ти что хочешь сказать, что, кто пиет, та не играет? — заговорил он футбольными примочками… — Я тибе сделаю, между ног насую… Завтра в три часа…»